Михаил Казовский

СТРОГАНОВ, СЫН СТРОГАНОВА

Историческая повесть

 

Глава первая

1.

Да, она опять полюбила! Пылко, страстно, самозабвенно, вместе с тем – нежно, трепетно и почти что по-матерински, ведь ему только двадцать четыре, он совсем цыпленок, а она – государыня, матрона, скоро пятьдесят. С восхищением трепала его кудри, гладила по щеке, шее, целовала пальчики – ах, какой свежий, молодой, точно Аполлон, высеченный из мрамора! Совершенство. Идеал юного мужчины. Грация в каждом жесте. Вежливость в каждом слове. Голос бархатный. Губы нежные, как у девушки. Сам такой же неиспорченный, девственный, – мягкий воск, из которого можно вылепить лучшего на свете спутника жизни. Именно такой ей теперь и нужен.

Да, Потемкин – ее кумир. Необъявленный супруг, друг, советчик. Только не любовник уже. Разжирел, пожух. Много пьет. Больше брат, чем муж. И у каждого теперь своя жизнь. Он с ума сходит от своих племянниц, двух из них даже возит с собой на театр военных действий. А она полюбила Ванечку. Птенчика, цветочек. В благодарность за его ласки сделала сначала флигель-адъютантом, а затем действительным камергером, генерал-майором, подарила дом на Дворцовой набережной, шесть тысяч душ крестьян в Могилевской губернии, множество бриллиантов и жемчуга. Он и сам как бриллиант. Настоящая драгоценность.

Каждый день бы виделась. Каждую ночь. Но дела, дела сильно отвлекают. Государственные дела. Так порой намучаешься, так устанешь от скучнейших докладов, жалоб, реляций и прошений, что уже о любви не думаешь, – лишь бы отдохнуть, выспаться как следует. Нынешним сентябрем ночевала с Ванечкой только раза два. Или три? Вот, уже запамятовала. И соскучилась сильно. Навестить пора. И его плоть потешить, и свою порадовать.

Без предупреждения. Чтобы получился сюрприз. Ванька обожает сюрпризы. Хлопает в ладоши и танцует, как маленький. Милый мальчик. Заводная игрушка.

Поздно вечером вышла из Зимнего черным ходом. У дверей стояла уже коляска. Не карета, по которой могут узнать, а коляска именно. И с опущенным верхом. И вуаль опущена на лицо. Посторонний ни за что не подумает, что в простой коляске едет самодержица всероссийская, матушка империи.

Бывший дом Васильчикова высился на Дворцовой набережной темной глыбой. Шторы все опущены, света в окнах не видно. Тоже подкатила не к парадному входу, а к черному. У нее есть ключ. Чтобы не тревожить привратника. Меньше глаз – меньше сплетен. Перемоют косточки будь здоров.

По крутым ступенькам с легкостью поднялась на второй этаж, где находится спальня. Сердце билось гулко, как в молодости, – сладостно-тревожно. Интересно, Ванечка уже спит? Или еще читает? По ее приказу, должен регулярно читать, повышать ученость, расширять кругозор. Список книг составляла она сама. Он, когда увидел, за голову схватился: дескать, мне не одолеть до конца своей жизни! Ничего, успеешь, коли постараешься.

Тихо надавила на бронзовую ручку, приоткрыла дверь. На столе горела свеча в затейливом канделябре. Желтое неяркое пламя освещало шелковые обои, шелковый приспущенный балдахин и разбросанную по полу одежду. Вот неряха! Отчего не позвать слугу, чтобы тот помог барину раздеться?

Сердце замерло. И дыхание прекратилось. Господи Иисусе! В страхе оцепенела. Округлившиеся глаза вперила в лежащие посреди прочего белья дамские чулочки. Несомненно дамские! И подвязки тут же. Нет, не может быть! Ванечка? Ее Ванечка? Нагло, беспардонно обманывать, у нее под носом?! Он сошел с ума? Разве ж мыслимо изменять ей, императрице, государыне-матушке, благодетельнице его?!

Из груди Екатерины вырвался громкий, щемящий стон. Жалобно-тоскливый.

Кто-то завозился под одеялом, высунул голову наружу.

Ванька. Чертов Ванька. Волосы всклокочены, заспанное лицо. И спросонья глазки-щелочки. Ничего не понимающий взгляд.

– Вот как, значит, ты благодаришь за мою любовь?

Сердце ее стучало гулко, но уже ровнее. И дышала часто, но уже глубоко. К ней вернулось прежнее самообладание.

Он растерянно что-то лепетал. И потом не нашел ничего лучшего, как, скатившись с ложа, будучи в одной кружевной сорочке, с голым задом, рухнуть на колени ей в ножки.

– Катенька, прости! Бес попутал!

– Прочь, дурак! – оттолкнула его сафьяновой туфелькой. – Слушать не желаю. Ты неблагодарная тварь. Ванька-Каин.

Говорила с чуть заметным акцентом. Отчего-то акцент усиливался всегда, если самодержица гневалась.

Сделала шаг к одру. Протянула руку в перчатке и со всей силы дернула за край одеяла. Не могла уйти, не увидев, кто ж ее соперница – та, которую он предпочел великой императрице.

Женщина сидела, закрывая лицо руками. Ну, конечно, блондинка. Кто бы сомневался. Только блондинка с птичьими мозгами станет отбивать царского любимчика.

– На меня смотреть! – приказала владычица. – Я велю смотреть! Голову ко мне!

Вздрагивая плечами, сотрясаясь от страха, та покорно стала разлеплять пальцы.

Самодержица даже охнула.

– Вы?! Екатерина Петровна?! Вот не ожидала.

По щекам любовницы потекли слезы. Продолжала вздрагивать, всхлипывать и тянуть носом; но молчала, губы сжав страдальчески, не произносила ни слова в свое оправдание.

– Что же вы молчите, сударыня?

– Что сказать мне, ваше величество? – выдавила со вздохом прелюбодейка. – Виновата. Каюсь.

– «Виновата, каюсь»! – зло передразнила царица. – Что-то я не слышу раскаяния. Как же вы могли, матушка? И меня обидеть, и мужа – славного, милейшего Александра Сергеевича? Или совесть потеряли совсем?

Неожиданно дама ей ответила:

– Нет, не потеряла.

– Неужели? – изумилась императрица.

– Я люблю Ивана Петровича, очень, очень сильно люблю. И ни гнев вашего величества, ни угрозы мужа не заставят меня его разлюбить. Делайте со мной, что хотите.

Сморщив нос, самодержица хмыкнула:

– Фуй, какие страсти-мордасти. Любит она его. При живом-то муже. И при маленьких детках. Говорит, словно так и надо. Мало ль мы кого любим! Сердцу не прикажешь. Но на то мы и люди, а не звери, что имеем долг. Перед Богом, перед родными. Забывать о долге грешно.

Повернулась и произнесла с отвращением:

– Впрочем, вы такие грешники, что читать вам проповеди нелепо. Я не поп. – Отмахнулась от любовников резко: – Скройтесь с глаз моих. Чтоб к концу недели духу вашего в Петербурге не было. Ясно?

Женщина сидела на кровати согбенно. Ванька продолжал стоять на коленях, полуголый, униженный. Государыня мельком посмотрела на его мужское достоинство, выдающееся, способное голову вскружить любой даме, и сказала горько:

– Дурак!

Нервно порылась в ридикюльчке, что висел у нее на левой руке, вытащила ключ от черного хода его дворца. Бросила Ивану в лицо. Ключ царапнул нос, показалась кровь.

– Дрянь такая! – и ушла, звонко хлопнув дверью.

2.

А теперь давайте познакомимся ближе с этими героями.

Он – Иван Римский-Корсаков, бедный дворянин из Смоленска.* Будучи военным, ратной славы никакой не снискал, но «вступил в случай», как тогда говорили: свел знакомство с самим Потемкиным, а светлейший князь, подивившись красоте молодого человека, рекомендовал его государыне – соискателем в должность милого друга. Но вначале предстояло испытание мужской силы кандидата – в спальне близкой подруги самодержицы, в шутку именуемой «пробир-дамой». Проба эта прошла блестяще! И придворный врач, осмотрев Ивана, также констатировал исключительное здоровье молодца. Что ж, императрица не пожалела и в который раз искренне влюбилась. Ах, она влюблялась действительно в каждого из своих избранников! Простодушно надеясь, что теперь-то перед ней идеальный мужчина, тот, который являлся к ней в мечтах с ранней юности.

Но Иван Римский-Корсаков, как вы понимаете, идеалом не был: да, красавчик, да, Аполлон, и души добрейшей, человек приятный, вместе с тем – неуч и профан в чем бы то ни было, кроме алькова, вкусной пищи и верховой езды. Счастье государыни не могло длиться долго.

А любовницей Ивана оказалась баронесса Екатерина Строганова, тридцати пяти лет от роду. Урожденная княжна Трубецкая (дочь сенатора и действительного статского советника), выдана была за барона десять лет назад и казалась вполне счастливой в браке. Вместе долго жили в Париже, лишь недавно возвратились на Родину. Хлебосольные хозяева, с удовольствием устраивали у себя во дворце балы, шумные приемы, с музыкой, танцами, фейерверками. Обожали своих детей – сына Павла и дочку Софью. И никто не мог заподозрить, что мадам способна на банальный адюльтер. Как? Екатерина Петровна? Яркий образец супруги и матери? Умная, начитанная, настоящая светская львица? С этим вертопрахом, петиметром, полушутом, фаворитом императрицы? Быть того не может! Получалось – может.

А ее супруг – Александр Сергеевич Строганов, был из первых богатеев страны. Дед барона сколотил несметное состояние на продаже соли: обладая землями в Пермской губернии, где его крестьяне добывали каменную соль, обеспечивал этим неотъемлемым продуктом на любом столе всю Россию. Даже породнился в свое время с царствующим домом: тетя Александра Сергеевича вышла замуж за Мартына Скавронского, доводившегося Екатерине I (что была в девичестве Мартой Скавронской) родным племянником.

Клан соледобытчиков Строгановых увеличивался с каждым десятилетием. Но богатств хватало на всех: дело продолжалось, и обозы с солью шли с Прикамья бесперебойно. Деньги превращались в дворцы, усадьбы, галереи живописи, золото, драгоценности, обеспечивали сытую жизнь и отличный статус в обществе.

Александр Сергеевич неизменно входил в ближний круг общения Екатерины II. Он ведь оказался одним из тех, кто способствовал ее воцарению. Даже ходили слухи, будто Строганов, дока в разных точных науках, в том числе и в химии, отравил Петра III. Чушь, конечно, но любопытная. Говорили также, будто Александр Сергеевич тем же способом погубил и первую супругу, умершую безвременно и скоропостижно. А затем, не выждав траурного года, сочетался браком в красавицей Трубецкой… Злые языки горазды поливать грязью успешного человека. В том, что Строганов – честный, порядочный и великодушный человек, непредвзятым людям сомневаться не приходилось.

Жил он во дворце на углу Невского проспекта и набережной Мойки, выстроенном по проекту замечательного Растрелли.** Трехэтажный, величественный, дом мог считаться по праву настоящим шедевром русского барокко. Пышность фасада не уступала пышности внутреннего убранства. А собранию живописи барона позавидовал бы любой европейский коллекционер.

И еще Александр Сергеевич был масон. Он прошел обряд посвящения еще в Париже, при живом участии русского посланника во Франции графа Головкина, а вернувшись в Россию, влился в одну из лож, членом которой состоял и наследник престола – цесаревич Павел Петрович. И в ту ночь, когда государыня ненароком разоблачила своего фаворита, Строганова у себя дома не было: он присутствовал на собрании ложи в Гатчине. Возвратился только на следующее утро, полусонный, уставший. Выбрался из кареты, бросил на руки привратнику плащ и цилиндр, вяло поздоровался со дворецким:

– Здравствуй, голубчик, Прохор Гаврилович. Что такой встревоженный? Али что стряслось?

Тот, в ливрее и в парике, кланялся учтиво:

– Не могу знать, ваша светлость. Токмо Екатерина Петровна дома не ночевали-с. Возвратились в пятом уже часу, будучи в слезах. Мы не знаем, право, что и подумать.

Александр Сергеевич моментально проснулся, посмотрел на лакея недоуменно:

– Говоришь, вся в слезах? Дома не ночевала? Что за чепуха?

– Не могу знать, ваша светлость.

– Где она сейчас?

– У себя в покоях.

– Хорошо, спасибо.

Озабоченный, он поспешно отправился на супружнину половину. По дороге столкнулся с компаньонкой жены – мадемуазель Доде, привезенной четой из Парижа. Обратился к ней по-французски:

– Где мадам?

Та присела в книксене:

– Отдыхает в спальне. Был ужасный приступ мигрени. И заснула только недавно.

– Приступ мигрени? Это что-то новое. Не припоминаю, раньше с ней случалось ли? А когда она вернулась домой?

Девушка потупилась, опустив глаза:

– Честно говоря, я заснула рано…

– Значит, с вечера ее не было?

– Выезжала по каким-то своим делам…

– По каким таким?

– О, мсье барон, разрешите, я оставлю ваш вопрос без ответа. Существуют вещи, о которых говорить не имею права.

Александр Сергеевич иронично скривился:

– Вот как? Любопытно. Не хотите ли вы сказать, что Екатерина Петровна…

– Нет, нет, ничего не хочу сказать! – замахала руками француженка. – Я умею хранить чужие тайны.

– О! «Чужие тайны»! Между мужем и женой тайн не может быть.

– Пусть тогда жена вам сама расскажет.

– Хорошо, расспросим. Передайте баронессе, что я буду ждать ее в библиотеке в половине первого пополудни.

Снова присела в книксене:

– Как вам будет угодно, мсье…

У себя в комнатах Строганов при помощи слуг разделся, облачился во все домашнее, утонул в кресле, попросил принести кофе и бисквиты. Пил горячий горьковатый напиток (он предпочитал без сливок и без сахара) мелкими глотками, размышляя о случившемся хладнокровно. Судя по смятению в лицах окружавших его людей, нынче произошло нечто неординарное. Первое, что приходит в голову, адюльтер. Если у мадам появились бы затруднения материального характера – скажем, карточный долг или траты на украшения, – не срывалась бы ночью. Если б кто-то из родни заболел или, не дай Бог, умер, он бы уже знал. Да и слуги вряд ли бы таились тогда. Самое похожее – адюльтер. Ночью, в его отсутствие… Что ж, допустим. Как ему себя повести, если подтвердится? Ну, во всяком случае, не уподобляться рогоносцам-мужьям из комедий Мольера. Надо подходить философски к драмам бытия. Женщина может охладеть к своему супругу. И Екатерина Петровна вправе увлечься иным мужчиной. Тут уж ничего не попишешь. Биться в гневе, рвать на голове волосы и стрелять в нее он не станет. Уж в себя – тем более. Чтоб об этом завтра говорили во всех домах Петербурга? Нет, избави Бог. Если подтвердится, надо просто разъехаться на время. Без скандалов, сцен. Благородно, рационально. Тихо разобраться каждый в своих чувствах. И потом решать, как им жить дальше.

Александр Сергеевич тяжело вздохнул, отставляя пустую чашечку. Но вообще, конечно, ситуация грустнейшая. Никогда не думал, что окажется в подобной постыдной роли. Их семья была идеальна. А особенно там, в Париже. Может быть, не стоило возвращаться? Но его позвала сама государыня. Ей нужны честные, неподкупные люди на важнейших постах. Он богач, взяток брать не станет. А Россия, как ржавчиной, разъедаема мздоимством и произволом…

Строганов прилег на кушетку, запахнул халат. И прикрыл глаза. Если они разъедутся, что сказать Софи и Попо? Дети будут спрашивать, где маман. Сонечке три года, и она вскоре успокоится. А Попо? Мальчику уже семь, понимает все, рассуждает не хуже взрослого. Жаль, что Ромм задерживается в Париже. Он отвлек бы сынишку своими штудиями…

 Задремав, барон пробудился в полдень. Позвонил в колокольчик и велел позвать холопа-цирюльника. Чтобы тот привел барина в порядок. Говорить с женой он хотел побритым, в парике и камзоле. То есть, в лучшем виде. Строго, чинно. Вместе с тем и не слишком чопорно.

Нет, он не слыл позером. И не опускался до глупой, дешевой театральности. Просто чувствовал такую потребность – внутренне и внешне оставаться аристократом.

В половине первого не спеша спустился в библиотеку. И увидел Екатерину Петровну, ждущую его, – бледную, осунувшуюся, с темными кругами у глаз. Вместе с тем тоже не в домашнем – убранную, затянутую в корсет. Но без парика.

– Бонжур, мадам.

– Бонжур, мсье.

– Кофе? Чай? Оранжад?

– Нет, мерси. У меня в бокале вода, этого достаточно.

Оба сели. Он сцепил пальцы. И решился пойти ва-банк.

– Как вы понимаете, сударыня, мне известно всё. Посему я хотел бы выслушать ваши объяснения.

Дама вынула из рукава кружевной носовой платочек. Промокнула увлажнившиеся глаза. И сказала робко:

– Что тут объяснять? Коль и сами знаете.

* Знаменитый род Римских-Корсаковых, взяв начало от единого предка, некоего чеха Жигмунта Корсака, столь разросся к концу XVIII и особенно к середине XIX века, что назвать незадачливого фаворита Екатерины II и великого композитора, автора «Млады» и «Садко», родственниками, даже дальними, очень трудно. Лучше сказать, что они однофамильцы.

** Ныне здесь филиал Русского музея Санкт-Петербурга.

 

 

 

 

 

На с. 2