На с. 4 – Да, вот эта Софочка, Соня-маленькая, что сидела за столом напротив вас. – Но позвольте, ведь она, насколько я понял, вашего брата? – Записали на брата, так как родилась вне закона. – И мадам Миллер рассказала вкратце свою историю, впрочем, не назвав имени князя Вяземского. Выслушав ее, граф проговорил: – Понимаю, да. И решительно согласен, чтобы Софья Петровна Бахметева проживала в дальнейшем с нами. Более того: я готов ея удочерить. Дама посмотрела на него восхищенно и сказала с улыбкой: – Вы, пожалуй, ангел, Алексей Константинович. – Я не ангел, Софья Андреевна. Просто очень сильно вас люблю. Женщина взяла его за руку: – Очень вам признательна за ваши слова. Дайте мне подумать. Он поцеловал ей запястье: – Думайте, пожалуй. Но не слишком долго. – Постараюсь. Это «постараюсь» растянулось в реальности на три года.
7.
Нет, на самом деле тогда, под конец августа 1852 года, вместе с Соней-маленькой уехали в Петербург. По дороге слегка задержались в Пýстыньке – небольшой деревне, принадлежащей Толстым. Живописная, на реке Тосне, радовала глаз деревянной, но вполне уютной усадебкой в окружении фруктовых деревьев, с ветряной мельницей и зелеными лугами, где паслись коровы. Тут крестьянских дворов имелось всего 17: 27 мужиков и 35 баб. Мужики хлебопашествовали, а их жены доили молоко. Прибыли небольшие, но стабильные. Матушка графа проживала в другой деревне – Красный Рог, на Черниговщине. Раньше это имение числилось за ее братом – Алексеем Перовским (тоже литератором, взявшим псевдоним «Антоний Погорельский»), и графиня Толстая после разрыва с мужем поселилась здесь с малолетним сыном – собственно, Алексеем Константиновичем. Дядя сочинил для племянника волшебную сказку «Черная курица, или Подземные жители» – да, ту самую, что впоследствии вошла в золотой фонд русских сказок для детей. А когда «Погорельский» умер, Анна Алексеевна сделалась хозяйкой Красного Рога. Возмужавший отпрыск часто спорил с матерью, а в последний раз поругался крупно – по причине романа с Софьей Миллер. Заявил, что ноги его не будет в Красном Роге – и уехал в Пустыньку. В Петербурге и Москве проводил только зиму. Софье-старшей и Соне-маленькой в Пустыньке понравилось, несмотря на рано начавшуюся осень. Жили, как семья: время проводили только сообща – вместе кушали, вместе гуляли, вместе играли, а Толстой рассказывал девочке сказки, часто сочиненные им прямо на ходу. И ребенок к нему сразу привязался, без конца принося то цветы и листочки, собранные в саду, то ракушки и камушки, собранные на речке, то свои новые рисунки. Софья-старшая наблюдала за ними со стороны и слегка снисходительно, но сама занималась с дочерью только языками – русским и французским. Часто Алексей Константинович брал свою возлюбленную с собой на охоту. Это занятие очень ее возбуждало. Вместе стреляли уток, а потом отдавали добычу на кухню – приготовить жаркое и паштет из печени. А малышка зато осуждала взрослых за подобное увлечение: говорила, что стрелять в птичек нехорошо. – А жаркое ешь? – спрашивала мать. – А говяжьи котлетки и куриные ножки любишь? Отчего тогда коровку и курочку не жалеешь? Девочка терялась и не знала, что отвечать. Но, подумав, парировала: – Курочка и коровка для стола предназначены. А охота из удовольствия – сущий грех. Граф Толстой обнимал ее по-отечески: – Сонюшка, голубушка, ты, конечно, права. Но права по своей наивности, как дитя. Мир, в котором мы живем, слишком далек от идеала. И добро зачастую соседствует со злом. И добро порою перетекает в зло – и наоборот. И добра без зла не бывает. Так же, как и зла без добра. Соня-маленькая, запутавшись, умолкала надолго. Наступал ноябрь, и пора было ехать дальше, в Петербург. Взрослые уговорились, что поселятся порознь, дабы не вызывать пересудов в обществе. Алексей Константинович возвращался в дом Перовских на Шестилавочной (а тогда – Надежденской) улице, а Бахметева-Миллер – неподалеку, в доходный дом на Литейной. Путешественники расстались на углу Невского. Соня-маленькая спросила: – Ты ведь будешь приходить к нам в гости? Литератор кивнул: – Непременно, солнышко. Завтра же приду. – Нет, пожалуй, завтра не надо, – возразила Софья Андреевна. – Мы должны отдохнуть после тряски в карете. Написать письма. И собраться с мыслями. – Значит, послезавтра. – Спишемся и решим. Он поцеловал девочку в висок, а возлюбленной – руку. Ждал, когда слуга перетащит из кареты в коляску вещи дам. И потом отправился к себе. Не успел проснуться на другой день, как ему доложили: в спальню рвется Иван Сергеевич Тургенев – пропустить? – Пропусти, конечно. Автор «Охотничьих рассказов» был румяный, взъерошенный, пахнущий морозцем. Закричал с порога: – Ты все спишь, фетюк? Так всю жизнь проспишь. Одевайся – едем. – Господи, Иван! Что за спешка, право? Погоди, дай тебя обнять. Нешто отпустили? (По решению властей, друг был выслан в его имение – Спасское-Лутовиново – за «крамольный», с точки зрения цензуры, некролог на кончину Гоголя. По весне Алексей Константинович хлопотал о смягчении приговора.) – Отпустили, да, но не насовсем. Разрешили побывать на премьере моей комедии в Александринке и забрать из типографии вышедшую книжку. – Вот канальи. То есть, хорошо, что побудешь на премьере, плохо, что тебя отпустили не насовсем. – Посему время дорого! Собирайся, и поскачем по делам. Ты мне очень нужен. – Дай хоть выпить чаю. – Вот ведь сибарит, ей-богу. Ладно, чаю выпьем, только побыстрее. Петербургская суета закружила обоих: из редакции «Современника» – в типографию, несколько визитов с дарением книги, шумный обед у Григоровича (без мадам Миллер), вечером премьера в театре, а потом новые застолья. Как его довезли до дома и торжественно уложили в постель, Алексей Константинович помнил плохо.
8. «Дорогая Софья Андреевна. Извините, что пишу с опозданием. Вы наверняка слышали: И.С.Т. приезжал из ссылки, я почти круглосуточно находился с ним – надо было успеть за несколько дней побывать во многих домах и высоких кабинетах, дабы облегчить его участь. Вроде бы возникла надежда (нет, в столицах поселиться вряд ли ему позволят, а уехать за границу – пожалуй, он вполне согласен). Но, с другой стороны, пресса обошла молчанием его пьесу в Александринке, и, по слухам, после второго представления ее снимут из репертуара. Так же негативно восприняли в официальных кругах и отдельную книжку «Записок охотника» (мол, поэтизация крепостного крестьянства недопустима), даже кресло закачалось под цензором кн. Львовым, пропустившим издание в печать. Словом, И. С. уехал в расстройстве. Я его провожал до Черной Грязи. Как дела Ваши? Как здоровье Сонюшки? Очень без вас обеих скучаю. Сможем ли увидеться вскорости? Жду обещанного приглашения на обед. Ваш А.Т.»
* * *
«Дорогой А.Т., я на Вас не сержусь за долгое Ваше отсутствие, понимаю хлопоты по поводу И.С.Т. Грех ему не помочь! Он великий сочинитель Земли Русской – я считаю, наравне с Пушкиным и Гоголем. И, пожалуй, в «Современнике» нет ему равных. (Уж не обижайтесь, что поставила Вас ниже, но у Вас великие сочинения еще впереди!) Сонечка без конца спрашивает: «Отчего не едет мсье Толстой?» Говорю, что Вы заняты важными делами. А она: «Неужели есть дела поважнее, чем ты да я?» Очень она меня порой забавляет. Приходите завтра к двум часам пополудни. Если не возражаете, на обеде будут также несколько знакомых, в том числе Д.Г. (Я надеюсь, ревновать Вы к нему не станете – мы давно друзья.) С искренней симпатией С. М.»
* * *
«Софья Андреевна, если будет Д.Г., то я не приду. Не взыщите».
* * * «Алексей Константинович, что это за глупости? Вы мне дороги оба: он – как прошлое, Вы – как настоящее. Да и Сонечка без Вас огорчится».
* * * «Софья Андреевна, выбирайте сами: или я, или он. Не хочу с ним обедать в Вашем обществе».
* * * «Алексей Константинович, Вы ведете себя, как обиженный ребенок. Я его уже пригласила и теперь отказать не решаюсь. Что ему скажу? Граф Толстой против? Будьте же мужчиной».
* * * «Софья Андреевна, коли я, по-вашему, не мужчина, так прощайте. Радуйтесь обществу своего Г. Он такой мужчина – просто Геркулес! Очень сожалею, но Вы сами виноваты». * * * «Алексей Константинович, Вы индюк. На обиженных воду возят. Не желаете идти – как хотите. Я имею право приглашать на обед всех, кто мне интересен, и не Вам решать это. Коли передумаете – милости прошу. Коли нет – то действительно прощайте».
Он действительно не поехал. А спустя месяц после их разрыва граф узнал, что мадам Миллер с дочерью и Дмитрием Григоровичем отбыли из Петербурга в его имение под Саратовом. Описать переживания автора «Упрыя» сложно чрезвычайно: и сердился, и плакал, и писал стихи, и жег их, никого у себя не принимал, ударялся в загул, а потом неделями не покидал своей комнаты. Помирился с матерью. Даже обещал по весне к ней приехать в Красный Рог. В результате же уехал по другому адресу – на начавшуюся Крымскую войну.
9. После того, как Турция – при моральной и военной поддержке Англии и Франции, при нейтралитете Пруссии и Австрии – объявила войну России, в русском обществе воцарился небывалый патриотический подъем. Поначалу действия развернулись чуть ли не по всем границам – и на Балтике, и близ Камчатки, и на Кавказе, но потом сосредоточились только на Черном море, около Крыма и Одессы. С одобрения Николая I и по инициативе группы дворян началось формирование народного ополчения, по примеру войска Минина и Пожарского в 1612 году. Но потом оказалось, что средств на его создание не хватает, и Толстой, по протекции друга-цесаревича, записался в добровольческий полк Императорской фамилии. Вместе с ним – братья Жемчужниковы, да еще общий их приятель Алексей Бобринский, доводившийся потомком Екатерины II от ее связи с графом Орловым. Добирались до Одессы на лошадях и волах целых две недели (ведь железная дорога доходила тогда только до Москвы). А потом еще две недели стояли в болгарском селе Катаржи, не участвуя ни в каких боях. Ясное дело, при жаре и полной антисанитарии избежать эпидемии было невозможно. И она вспыхнула – от сыпного тифа вымерла чуть ли не половина личного состава полка. Заразился и Алексей Константинович. Он лежал в избе на вонючем матрасе, исхудавший, бледный, с многодневной щетиной и со спутанными грязными волосами, в лихорадке и неясном сознании, временами погружаясь в беспамятство, приготовившись к худшему. Неожиданно ненадолго очнулся и довольно явственно различил мягкий женский голос: «Верьте, верьте, все будет хорошо. Я приехала и спасу вас». Разлепив глаза, граф с трудом сфокусировал зрение и увидел даму в черном: та сидела на складном стульчике у его постели. В первое мгновение умирающему почудилось: это Софья Андреевна. Но потом понял, что продолжает бредить. Мозг галлюцинирует. Положение безнадежно. – Слышите меня, Алексей Константинович? Вот и голос схож. Словно бы мираж посреди пустыни. – Слышите, слышите? Губы были спекшиеся, сухие. Слушались с трудом. Граф проговорил: – Нет, не слышу. Потому что вы – плод моей фантазии. Но почувствовал, как женщина взяла его за руку. – Я не плод фантазии. Я приехала, чтобы вас спасти. Он опять приоткрыл глаза. Проворчал: – Нет, не верю. Вы – галлюцинация. – Можете меня ущипнуть, дабы убедиться. Ошарашенный автор «Упыря» даже привстал на локте. – Софья Андреевна? Вы? Соня, Соня? – Ну, конечно, я. Кто ж еще, как не я? – Но зачем, какими судьбами? Для чего? Вы же заразитесь! – Я не заражусь. Я заговоренная. Я немного ведьма, вся в мою прабабку-ворожею. Помните, рассказывала? Чары мои не сильные, но, пожалуй, хватит, чтобы вытащить вас с того света. – Не могу поверить… Вы… вы нарочно ко мне приехали? – Увидала во сне, что вам плохо. В одночасье собралась и примчалась на почтовых перекладных. У меня наитие: нам судьбой предназначено стать супругами. До конца жизни. – До конца жизни… – повторил он, падая на подушку. – Долго ли еще до конца? – Вам и мне, пожалуй что, хватит. – Сонюшку оставили на кого? – Соня второй год вновь у брата в Смолькове. – Мы теперь ее заберем. – Разумеется, заберем. Только поправляйтесь. – Я теперь поправлюсь наверняка. – Это главное. Через десять дней Алексей Константинович встал с постели. Через двадцать – выходил погулять на свежий воздух.
10. Между тем, дети в Смолькове подрастали. Юру Бахметева и Алешу Цертелева увезли в Москву и отдали в гимназию, а в деревне оставалась только Соня-маленькая с Митей Цертелевым. Ей исполнилось 8, а ему 4. Несмотря на разницу в возрасте, были очень дружны, часто играли вместе, и она читала ему сказки и другие забавные книжки. В том числе и «Черную курицу». Но, конечно, у нее как у более взрослой, появились и свои особые интересы, в том числе секретики. Например, тайно ото всех вела дневник. «Нынче у меня радость, – писала Соня. – Получила письмо от маменьки и А.К. Вот ведь счастье, что они помирились и опять вместе! Я обоих очень люблю. Обещают скоро взять меня в Петербург, и мы будем жить втроем, чтобы я смогла поступить в Мариинское женское училище. Жду не дождусь нашей встречи!» «Приезжала Варвара Семеновна Цертелева и взяла Митеньку в Москву. Мы при расставании плакали. После его отъезда сделалось очень одиноко! И не потому, что ко мне изменилось отношение в доме, нет, любят меня по-прежнему, просто из детей осталась я одна. Взрослые живут по-взрослому, а меня порой и не замечают. Не с кем отвести душу. Только вот дневник». «Маменька писала в письме, что скончалась графиня Толстая – матушка А.К. Он переживал сильно. И теперь они переехали из Пустыньки в Красный Рог – здесь деревня больше и усадьба каменная. Обещала по весне взять меня к себе. Я уж и не чаю!» «Скоро, скоро! Новый император Александр Николаевич с детства был дружен с А.К. и теперь назначил его флигель-адъютантом и доверил важные дела. Так что граф живет ныне в Петербурге, состоит при дворе, да и маменька рядом. А меня вот-вот к ним перевезут!» «Наконец-то! Правда, оба заняты в столице, и она попросила брата, Петра Андреевича, привезти меня к ним. Едем вместе с Варварой Петровной – остановимся в Москве, чтобы навестить Юру, Митю и Алешу, а потом она останется в Белокаменнной, а мы с дядей – в Петербург по железной дороге. То-то выйдет весело! Видно, это моя последняя запись в дневнике. С маменькой, А.К. да еще в училище, будет недосуг. Сердце замирает от грядущего счастья. Господи, помилуй!»
11. А теперь надо вспомнить ее отца – князя Вяземского. И не потому, что давнишний роман Григория Николаевича с Софьей Андреевной снова вспыхнул. Нет, отнюдь! Жил он достаточно уединенно, сочинял музыку, даже набрел на тему и сюжет вероятной своей оперы – по мотивам трагедии Д. Аверкиева «Княгиня Ульяна Вяземская»: о своей дальней родственнице, проживавшей в XIV веке, во время нашествия литовцев. Но работа шла медленно. И в семейной жизни у убийцы брата Бахметевой не было никаких драм. Всем хозяйством заправляла его жена, Прасковья Толстая, дочка их радовала родителей красотой и умом. А другую дочку, Соню Бахметеву, Соню-маленькую, он не знал и знать не хотел. Написать же о князе надо нам по иной причине. У него имелась сестра, Елизавета Николаевна, вышедшая замуж за Александра Хитрово – внука фельдмаршала Кутузова. И у них родился сын, названный в честь великого прадеда – Михаилом. Юношей он закончил Школу гвардейских прапорщиков и потом служил в лейб-гвардии Конногвардейском полку. А во время Крымской войны находился в войсках, охранявших российское побережье Балтики. Выйдя в отставку, поступил на службу в Министерство иностранных дел и рассчитывал в перспективе сделаться посланником где-нибудь на Балканах. В 1857 году он, 20-летний, молодой красавец, с выправкой военного, замечательный танцор на балах и приятный собеседник, сочинитель веселых пародийный стихов, показал свои опусы Алексею Константиновичу Толстому, почитавшемуся уже как мэтр юмористической поэзии. Сочинения Хитрово графу понравились. И Толстой пригласил Михаила на обед. Там, за столом, правнук фельдмаршала увидал девочку, поразившую его неземной красотой – словно статуэтка из фарфора, выглядела она хрупкой и изящной, совершенно не похожей лицом на мать, Софью Миллер, а наоборот, чем-то напоминала мать самого Хитрово в юности, Елизавету Николаевну Вяземскую. То, что Соня-маленькая есть его кузина, Михаил не подозревал. Ей тогда исполнилось 9. Но она запала в душу начинающего дипломата глубоко и надолго. Да и он ей тогда понравился тоже… Через 10 лет они поженились. На с. 6
|