На с. 3       – Я не знаю и знать не хочу. Не в Содоме и Гоморре живем.

– Просто как кисейная барышня, ей-богу. Я вас познакомлю сейчас, и в тебе взыграет мужское начало.

– Перестань. Не буду.

– Нет, идем. Брось ты свои пирожные! Я ведь предлагаю сладости получше.

Мягкотелый Толстой поплелся.

Но когда увидел и услышал новую знакомую Ивана Сергеевича, чуть не захлебнулся от восхищения. Это было действительно нечто! Талия осиная, стянутая шелком, плавные движения, словно у пантеры, и глаза пронзительные в прорезях у маски. Голос такой воркующий. В общем, сплошное очарование и восторг!

– Как же вас величают, фея? – приставал Тургенев.

– Разве это имеет значение? – улыбалась она. – Можете называть меня Эсмеральда.

– О, как романтично! И у вас есть козочка Джалли – тоже с ней выступаете?

– К сожалению, нет.

– А хотите, я буду вашей козочкой? – балагурил автор «Хоря и Калиныча». – Или вот Алеша тоже сгодится, а я сделаюсь Квазимодо. Раззвоню на весь мир, как мы в вас влюбились.*

– Вы в меня влюбились? – кокетничала она. – Оба?

– В вас нельзя не влюбиться, милая Эсмеральда. Мы сейчас вам докажем со всей пылкостью. Что же ты молчишь, Алексей? Подтверди мои слова.

Сохранявший все это время молчание Толстой неожиданно произнес, а вернее, промычал – так как разобрать его слова можно было с трудом:

– Подтверждаю… Я в вас влюбился…

– Видите, видите? С ним такое впервые. Он у нас затворник, настоящий бирюк. Чуть ли не монах. Вытянуть из него откровения невозможно. Вы – первая.

Дамочка приязненно усмехнулась:

– Польщена!

– Так поедемте отпразднуем наше знакомство?

– А куда, мсье Тургенефф?

– Вы меня узнали? Тем лучше. Предлагаю к мадам Лансье на Пречистенке. Знаете?

– Да, слыхала. Но сама не была ни разу.

– Вам понравится. И апартаменты премилые, и закуски подают не без изыска. Да и персонал не болтливый – а тем более в этой маске вас никто не узнает, опасаться нечего.

– Я и не боюсь вовсе – в маске и без маски. Хорошо, поехали.

Завернувшись в шубы, вышли из Большого, сели в сани, что принадлежали Толстому (кучер – его крепостной), и помчались на Пречистенку, где в одном из доходных домов и располагалось заведение мадам Лансье. Это был небольшой, как именовалось позднее, «отель-люкс» для знатных господ – тех, которые хотели с дамой сердца уединиться на два, три часа или даже на ночь. Цены, конечно, ой-ой-ой какие, но зато и обслуживание по высшему разряду, и полнейшее инкогнито.

Встретила их сама владелица, кстати, русская, заимевшая французскую фамилию от покойного мужа, а затем, овдовев, вышедшая замуж вторично за богатого купца, обладателя доходных домов по Москве и по Петербургу. Небольшого роста, пухленькая, домашняя, говорившая по-французски свободно, но с акцентом. Радостно приветствовала Тургенева как старого знакомого.

– Вам, Иван Сергеевич, как обычно, нумер девять?

– Сделайте одолжение, Поликсена Михайловна.

– Мы его завсегда для вас держим.

– Очень вам обязан, мадам Лансье.

– Мерси боку. Вы наш самый дорогой гость.

– Разумеется, «дорогой» – столько вам плачý.

Рассмеялась:

– Так любой ваш каприз за ваши рубли!

В двух смежных комнатах – спальне и гостиной – было сильно натоплено. Стены обиты шелком. Мебель в стиле ампир. Вазы с цветами, серебро сервировки. Не успели гости скинуть зимнее облачение, как явился молодой человек со столом на колесиках – под блестящим колпаком ужин на три персоны и шампанское во льду в серебряном же ведерке. Показал этикетку на бутылке, получил одобрение и открыл почти что без звука. Поклонился и, забрав чаевые, вышел.

Усадив даму на диван, сочинитель «Записок охотника» поднял бокал:

– За знакомство, милая Эсмеральда.

– За знакомство, Иван Сергеевич.

– Не хотите открыть лицо?

– Вы уверены?

– Чтобы быть в равном положении. Вы нас знаете, а мы вас – нимало. Разве справедливо?

– Жизнь вообще несправедлива, мсье Тургенефф.

Чокнулись и выпили.

– А желаете жребий? – продолжал флиртовать Иван Сергеевич и достал из жилетного кармана небольшую монетку. – Ежели «орел» – вы нам открываетесь, а коль выпадет «решка» – нет.

– Ах, досталось вам мое лицо, право, – разозлилась она. – Вы и на меня самоё тоже монетку бросите? Кто со мною первый?

Автор «Современника» даже слегка сконфузился:

– Полно, Эсмеральда, мы ведь шутим.

– А я – нет. – Дама в конец взгрустнула – видимо, шампанское ее не развеселило. – Ладно, будь по-вашему. Выступлю с открытым забралом, – и сняла маску.

Оба кавалера, не сговорившись, ахнули: то была Софья Миллер, хорошо известная в литературных кругах, завсегдатая салонов и знакомая многим сочинителям (и не только духовно). Как они могли не определить по ее фигуре и голосу? Да, фигурка отменная, но лицо… лицо…

– Софья Андреевна, извините великодушно, – явственно смущенный Тургенев выговорил несмело. – Не признал… не сообразил… Да и как вы вообще согласились поехать с нами? Ну, а если прознает Дмитрий Васильевич?

Дмитрий Васильевич Григорович – тоже литератор, тоже из числа сотрудников «Современника», постоянный спутник мадам Миллер.

Софья рассмеялась отчасти сардонически:

– Я человек свободных взглядов – с кем хочу, с тем и еду. Ну, а вы, господа, как я погляжу, явно разочарованы видом моего профиля? Сами виноваты, что заставили меня прекратить этот карнавал. – Поднялась с дивана. – Видно, не судьба нам сегодня. Не кручиньтесь. Оревуар.

– Погодите, куда вы? – вслед за ней поднялся Иван Сергеевич, но совсем без прежнего куража. – Очень скверно этак расставаться. Вот и ужин стынет. Посидим, закусим… Поболтаем в конце концов!

Но она только сделала жест рукой: нет, я так решила, и не провожайте, уж сама доеду. Вдруг вмешался Толстой: подавая ей шубу, произнес извиняющимся тоном:

– Виноваты, Софья Андреевна… Вышло крайне глупо, согласен… Мы могли бы с вами еще увидеться?

Миллер скривила губы:

– Мы и так изредка встречаемся в свете, Алексей Константинович.

– Нет, не в свете, помилуйте… Встретиться приватно?

Наконец, она улыбнулась непринужденно:

– Нешто в самом деле влюбились?

– Не исключено…

Дама, усмехаясь, вытащила визитку из ридикюля:

– Что ж, возьмите. Напишите по моему адресу. И договоримся.

Принимая карточку, он поцеловал Миллер руку. Софья Андреевна посмотрела на него благосклонно и выпорхнула из комнаты.

Оба писателя несколько мгновений оставались в молчании.

– Развлеклись, нечего сказать! – первым заговорил Тургенев. – Надо ж было так обмишулиться! При таких-то точеных формах – морда чухонского солдата!

– Фи, Иван, как тебе не совестно! – упрекнул его Толстой. – Говорить о даме подобное!

– Разве я не прав? Этот нос приплюснутый, губы почти что рыбьи… Или что, ты и вправду ею очарован?

– Я не знаю… Что-то в ней такое… мистическое… А глаза! Чудо что за глаза! Да и голос, голос!..

Тот пожал плечами:

– Да, пожалуй, только глаза… Ладно, бросим, раз не выгорело – значит, не выгорело. Хоть поужинаем как следует, я проголодался, как зверь! – И опять налил другу шампанское.

А спустя два-три дня Алексей Константинович сочинил свое знаменитое стихотворение, много лет спустя положенное Чайковским на музыку и тогда ставшее настоящим шедевром:

 

Средь шумного бала, случайно,

В тревоге мирской суеты,

Тебя я увидел, но тайна

Твои покрывала черты.

 

Лишь очи печально глядели,

А голос так дивно звучал,

Как звон отдаленной свирели,

Как моря играющий вал.

 

Мне стан твой понравился тонкий

И весь твой задумчивый вид,

А смех твой, и громкий, и звонкий,

С тех пор в моем сердце звучит.

 

В часы одинокие ночи

Люблю я, усталый, прилечь –

Я вижу печальные очи,

Я слышу веселую речь;

 

И грустно я так засыпаю,

И в грезах неведомых сплю…

Люблю ли тебя – я не знаю,

Но кажется мне, что люблю!

 

4.

Софья-старшая появилась в Смолькове в августе 1852 года. Бесконечно моросили дожди: впечатление было, что закончилось лето раньше времени. В барском доме даже топили печку по вечерам, так как ночью порой становилось по-настоящему холодно. Все ходили в вязаных кофтах.

Софья-маленькая бросилась к матери, обняла и поцеловала, а потом шепотом спросила: «Ты за мной, за мной?» Дама провела ладонью по ее темечку, по пробору, разделявшему волосы на две половинки. Улыбнулась:

– Ну, конечно же, душенька. Поживу в Смолькове, а потом вместе и поедем.

– А куда? В Москву или Петербург?

– Я пока не решила.

Дети удивили мадам Миллер воспитанием и ученостью. Вроде бы всего по 4 года каждому, а и буквы все выговаривают чисто, даже «р», знают и по-русски, и по-французски, Юра Бахметев декламирует наизусть «Сказку о рыбаке и рыбке», Леша Цертелев – «Стрекозу и Муравья», Соня-младшая – «Ночевала тучка золотая…» А родившийся Митя Цертелев, полтора месяца от роду, никогда почти что не плакал, но порою кряхтел, если не по нему, и разглядывал мир внимательно.

Как-то после утреннего чая Петр Андреевич, кутаясь в жакет, обратился к Софье Андреевне, у которой на плечах была шерстяная шаль:

– Может, переменишь свое решение и оставишь Соню? Здесь ей лучше, правда, вместе со всеми нами и в ее компании.

Госпожа Миллер ответила:

– Я не спорю – ей здесь хорошо. Но хочу сама заняться образованием дочери. Я уже готова. Надоело одиночество, Петя. Хочется иметь рядом близкую, родственную душку.

Брат не согласился:

– Да какое же твое одиночество, Соня? У тебя и муж, и любезный друг – Дмитрий Григорович (все об этом знают), и другие поклонники. Надо ли девочку погружать в твой всегдашний праздник?

У сестры брови съехались недобро:

– Муж объелся груш. Я с ним не встречалась более двух лет. Григорович – добрый человек, я его люблю, но не думаю, что любить стану долго. Он женат, и я замужем, статус свой менять не имеем намерений. А поклонники – что ж поклонники? – больше для забавы. Никаких душевных порывов. – Тяжело вздохнула. – В Петербурге вскоре обещают открыть новое женское училище (кроме Смольного института), по велению и под патронажем ее императорского высочества Марии Александровны. Я бы отдала Сонечку туда.

Петр Андреевич заметил:

– В нашем благословенном Отечестве ждут обещанного три года. То ль откроется, то ли нет. Если же откроется – вот тогда и отдашь. А пока пусть живет у нас. – Усмехнулся: - Все ж таки по бумагам Соня – моя дочь.

Софья-старшая хмыкнула:

– Ой-ой-ой, многодетный папочка! – посерьезнев, добавила: – Я еще подумаю.

Но подумать как следует ей не дал Алексей Константинович Толстой, заявившись в Смольково.

 

5.

Алексей Константинович доводился будущему титану литературы Льву Толстому троюродным братом. И причем, старшим (Лев Николаевич на одиннадцать лет моложе). А происходил Алексей Константинович из семьи Разумовских – родичей фаворита императрицы Елизаветы Петровны. Внук фаворита – Алексей Кириллович Разумовский – был министром образования (в том числе одним из создателей Царскосельского лицея) и, помимо своей законной супруги, жил с женой побочной – Машей Соболевской. От нее он произвел семерых детей, получивших фамилию «Перовские», вместе с дворянским титулом. Ну, так вот: Ольга Перовская вышла замуж за Жемчужникова, и они сделались родителями всем известных братьев Жемчужниковых, выступавших в литературе под шутливым псевдонимом «Козьма Прутков». Анна же Перовская обвенчалась с графом Константином Толстым и единственного сына назвала Алексеем – в честь своего отца, Алексея Разумовского.

Стало быть, Жемчужниковы и наш Алексей Толстой доводились друг другу двоюродными братьями. И немало «сочинений» Козьмы Пруткова вышли из-под пера самого Алексея Константиновича.

В детские годы жил он с матерью и дядей за границей, где (в Италии) при посредничестве поэта Жуковского был представлен наследнику престола – будущему императору Александру II. Близость с царским домом помогли молодому графу с карьерой при дворе. Но литература занимала его больше. Он писал стихи – в основном, шутливые, фантастические повести и мечтал о драматургии. А когда увлекся Софьей Миллер, позабыл и о службе, и о сочинительстве. Добивался ее отчаянно, засыпая письмами и цветами. Софья Андреевна наконец уступила, согласившись на мимолетный роман, но потом вернулась к своему Григоровичу. Алексей Константинович был вначале в отчаянии, а потом, силами собравшись, поскакал за любимой в ее родовое гнездо – Смольково.

 

6.

Петр Андреевич и обе его Варвары (и жена, и Цертелева, кузина) были весьма шокированы появлением графа. Слыханное ли дело: Алексей Толстой отбивает их родственницу у мужа и другого возлюбленного! Нет, конечно, в свете разное бывает, он на то и свет; и к тому же там это происходит тайно, не на показ. А вот так, в открытую, здесь, в провинции, где строгие правила? Quelle impolitesse!

Но, как видно, чувства столь переполняли прекраснодушного графа, что бедняга о политесах не думал. Попросил мадам Миллер уединиться с ним для серьезного разговора. Та вначале, раздосадованная его внезапным визитом, слушать не желала, повторяя без счета: «Перестаньте, Алексей Константинович, это ни к чему. Вы напрасно утруждали себя и ехали. То, что между нами было, минуло. К вам я не вернусь». Но потом немного оттаяла, уступая мольбам несчастного, вышла на террасу, кутаясь в шаль. Он проследовал вслед за ней. Снова попросил:

– Выслушайте меня. Выслушайте, пожалуйста. Это очень важно.

Женщина молчала. Расценив молчание как знак согласия, торопливо продолжил:

– Вы не так меня поняли, дорогая Софи. Я приехал не для того, чтобы вновь начать наши прежние фривольные встречи.

Мама Сони-маленькой подняла на него задумчивые глаза:

– Да? А для чего же?

– Для того, – в легкие набрал больше воздуха, – для того, чтобы сделать вам официальное предложение.

– Предложение? – удивилась она. – Да какого ж свойства?

– Будьте моей венчанной женой!

Хохотнула:

– Вы сошли с ума, граф!

– Отчего же? Я хочу связать с вами жизнь и судьбу.

– Это невозможно.

– Полагаете?

Соня-старшая поежилась в шали, ничего не ответив.

– Полагаете? – повторил он. – Я не люб вам?

Подбирая слова, мягко проговорила:

– Вы чудесный человек, Алексей Константинович. И в иных условиях не мечтала бы для себя об ином супруге.

– В чем же дело? Что за условия такие?

– Нешто вы не знаете? Я, во-первых, замужем, и мой муж не даст мне развода. Он сказал однажды: можешь жить, как тебе вздумается, где тебе вздумается и с кем, но о расторжении брака даже не мечтай.

– Я попробую убедить его в обратном.

– Бесполезно, он человек несгибаемый.

– Откуплюсь. Подарю крестьян и угодья.

– Вряд ли, вряд ли. Во-вторых – ваша маменька, Анна Алексеевна.

– Что не так с моей маменькой? – выгнул бровь Толстой.

– Не позволит вам со мной сочетаться. У нее обо мне дурное мнение. До меня доходили слухи.

– Чепуха. Я готов поступить без ея благословения.

– И лишиться всего наследства? А на что вы станете жить? На несчастные гонорары в «Современнике»?

В этот раз промолчал автор «Упыря».

– Наконец, в-третьих, – заключила Софья Андреевна. – У меня есть дочь. И хотя она сейчас живет не со мною, я намереваюсь поселить девочку с собой.

– Дочь? У вас? – потрясенно спросил Алексей Константинович.                                                                             На с. 5

________________________________________________________________________

*Героиня романа В. Гюго «Собор Парижской Богоматери» танцовщица Эсмеральда выступала с ручной козочкой. Горбун Квазимодо был звонарь.