На с. 2      Новость о беременности Софьи поразила всех. И не столько сам факт беременности, сколько нежелание князя идти под венец.

– Вот ведь негодяй, – сокрушался Юрий, у которого румянец на щеках разгорался вдвое пуще прежнего. – Мы должны его обязать венчаться.

– Как же ты обяжешь? – сомневался Петр. – Если верить его письму, он уже помолвлен с Толстой, от которой тоже ждет ребенка.

– Именно что «если верить»! Ну а коли врет?

– Как же ты его уличишь?

Юрий Андреевич отвечал:

– Если не сознается, дам ему пощечину.

– Так ведь это дуэль, братец.

– Вот и хорошо, что дуэль. Прострелю его подлую башку.

Голос подавала и супруга Петра:

– Тоже мне, придумал! Сделаешь сироткой не родившееся дитя?

А поскольку мадам Бахметева тоже была в тягости к тому времени, то ее вопрос прозвучал очень убедительно.

– В суд подать и то не удастся, – размышлял вслух хозяин Смолькова, – ведь официального рукобитья у нас не было. Соня, Сонюшка, что же ты, голубушка, поступила столь неосмотрительно?

Бедная сестра сидела понурившись, не произносила ни слова. Младший брат вступился:

– Будет упрекать! Барышня влюбилась… Кто из нас не влюблялся в осьмнадцать лет?

– Ей уж скоро двадцать.

– Это все едино.

Разошлись по комнатам в невеселом расположении духа. А когда на другое утро сели завтракать, брат с сестрой не увидели за столом Юрия Андреевича. Тут же послали дворовую узнать, в чем там дело. И она явилась с тревожной новостью: господин поручик в самую рань оседлал лошадь и умчался сломя голову в неизвестном направлении.

 

 

8.

Как вы понимаете, поскакал он в имение Вяземского. Тот сидел у себя в кабинете за роялем и наигрывал что-то из Берлиоза, как дворецкий вошел и пафосно доложил: прибыли из Смолькова его милость Юрий Бахметев.

– Юрий? – удивился Григорий. – Это же какой Юрий?

– Младший брат его милости Петра Андреевича. При параде-с, в мундире-с. Прискакали верхом. Очень озабочены.

Князь ругнулся:

– Вот ведь черт принес. Ну, зови, зови.

И когда поручик вошел, Вяземский не встал и не приподнялся даже, как положено было по этикету. Лишь проговорил сухо:

– Чем обязан, сударь?

Гость стоял набычившись, глядя исподлобья. И ответил тоже без особого пиетета:

– Тем, что не желаете идти под венец с Сонечкой. Я как брат в расстроенных чувствах. И прошу вас одуматься. Вы затронули честь Бахметевых. Но еще не поздно все решить мирно.

Тот вздохнул печально:

– Поздно, Юрий Андреевич, поздно. Я поклялся, что теперь женюсь на графине Толстой. И решения сего поменять не смогу. Не взыщите уж.

Юрий набычился еще больше.

– Нет, взыщу, Григорий Николаевич, непременно взыщу. Ибо оскорбление, нанесенное нашему семейству, можно смыть только кровью.

Князь махнул рукой:

– Ах, оставьте, право: что еще за мальчишество? Я стреляться с вами не стану.

– Коль отказываетесь стреляться, – объявил Бахметев, – то получитесь трус и мерзавец.

Вяземский поднялся.

– Сбавьте тон, поручик. И возьмите свои слова назад.

– Я не только не возьму, а еще и добавлю: вы разбойник и негодяй. Свет таких не видывал!

У Григория на виске вздулись змейками синие прожилки.

– Коли так – дуэль. Жду ваших секундантов.

– Нынче же дождетесь. – И военный, развернувшись на каблуках, вышел из гостиной.

Но так быстро раздобыть желающих поучаствовать в смертельном поединке Юрий Андреевич не смог. Да и отпуск быстро кончался. Он, с досадой в сердце, вынужден был уехать в Москву, чтоб оттуда проследовать снова на Кавказ. И внезапно там узнал от знакомых, что Григорий Вяземский оказался неподалеку – у друзей в подмосковной усадьбе Петровское-Разумовское. Отыскать секундантов в Первопрестольной, меж товарищей-офицеров, не составило для Бахметева большого труда. Те отправились к князю испросить удовлетворения.

Состоялась дуэль в самый разгар крещенских морозов – 18 января 1848 года.

9.

Съехались в заснеженной роще у замерзшего пруда. Кони фыркали, пар валил у них из ноздрей, а на волосках бороды мелкие сосульки висели. Секунданты сошлись с обеих сторон, поздоровались, начали отмерять шаги, проверять пистолеты. Юрий и Григорий стояли поодаль – первый в шинели, а второй в шубе, – и смотрели на все происходящее как-то отстраненно. Рядом с Бахметевым ежился от холода доктор, непременный участник поединков – дабы оказать помощь вероятным раненым, и ворчал, проклиная русские морозы. Подошел секундант от князя:

– Господин поручик, милостивый государь Юрий Андреевич, не могу не спросить я в последний раз: может, все же помиримся? Господин Вяземский готов принести извинения.

Но военный отрезал:

– Никаких извинений мне не надобно. Мы помиримся только, ежли он согласится взять в жены нам обоим известную особу.

– Нет, боюсь, это невозможно.

– А тогда – стреляться.

Сбросил шинель и в одной сорочке (дабы плотная ткань мундира не попала в рану) вышел на линию. Точно так же, в одной сорочке, оказался князь. Оба будто бы уже и не чувствовали мороза. Подняли пистолеты дулом кверху. Получили сигнал сходиться.

Первым к барьеру приблизился Юрий и, прицелившись, с ходу выстрелил. Пуля просвистела около плеча князя, но не причинила никакого вреда. Князь сощурился, выставил руку с оружием и нажал на курок. И хотя Бахметев повернулся боком, заслонив грудь согнутой рукой, это не спасло: беспощадный свинец впился в шею. Вздрогнув, дуэлянт упал. Белая сорочка и белый снег около него стали алыми. Подбежавший доктор констатировал смерть.

Вяземский пожал руку секундантам, запахнул полу вновь надетой шубы и, устроившись в санях, моментально уехал. Оправдание пред властями было ими оговорено заранее: выдать происшедшее за несчастный случай на охоте.

 

*   *   *

Рассказав мне об этом, Юрий Петрович Бахметев сильно погрустнел и сказал со вздохом:

– Бедный дядя Юрий! Я его знаю только по рассказам. И меня крестили в его честь. – Помолчал и опять вздохнул: – Что-то я устал на сегодня… Сделаем небольшой перерыв. Приходите, господа, завтра. Или в воскресенье. Да, пожалуй, в воскресенье лучше всего.

Я взмолился:

– Только пару слов на прощанье, пожалуйста. У меня сна не будет, если не узнаю, как решилась судьба Сочечки на тот момент.

Старый дипломат сдвинул брови.

– Как судьба решилась? Так и решилась. Соня родила девочку, окрещенную тоже Софьей, мы ее звали «Соня-маленькая». А поскольку в это же время народился я, то обоих нас записали на имя моего папеньки – стало быть, Петра Андреевича Бахметева. «Юрий Петрович» и «Софья Петровна». Значит, чтобы Соня-маленькая не считалась по закону внебрачной. Значит, по бумагам оказалась моей родною сестрицей, хоть на самом деле была кузиной. – Вновь вздохнул. – Ну, а к Софье Андреевне, Соне-старшей, вновь посватался наш сосед Миллер, и она согласилась на брак. Сделалась мадам Миллер.

Я опять спросил:

– Ну, а что же Вяземский?

– Гришка-то? Да ничего. У него, кстати, тоже родилась дочка – от Толстой…

Юрий Петрович вовсе сник, и жена его стала нас окончательно выпроваживать. Попрощались все до ближайшего воскресенья.

 

Глава II. ТУРГЕНЕВ И ТОЛСТОЙ

 

Не учли, что ближайшее воскресенье – 27 декабря, Рождество и прием иностранных дипломатов (в том числе и Красина с супругой) на Елисейских полях, у тогдашнего президента Франции Гастона Думерга. Так что визит к Бахметеву пришлось отложить. Состоялся он лишь в субботу, 9 января 1925 года. Тоже, собственно, в праздник – православную Рождественскую неделю. Мы с Тамарой Владимировной прихватили из давнишних, еще дореволюционных запасов российского посольства марочное вино урожая то ли 1906-го, то ли 1908-го года, а в кондитерской купили шоколадный торт и отправились. Встретили нас даже более радушно, чем в первый раз, но мадам Бахметева шепотом в прихожей предупредила: накануне у супруга шалило сердце, только к утру уснул и пока еще достаточно слаб, так что долгого сеанса позирования и расспросов не выдержит; мы пообещали его не перегружать. Сам же Юрий Петрович выглядел неплохо, в целом бодрячком и сказал с ходу:

– Вы Мари не слушайте, ничего со мной нет ужасного, а визиты друзей, и особенно с тортом и вином, очень оздоравливают.

– Может, лучше сегодня без вина? – сердобольно проговорила супруга.

Дипломат только отмахнулся:

– Нет, наоборот! Арманьяк расширяет сосуды. Да еще такой, как Baron Legrand! Рюмочка-другая мне не повредят.

После небольшого застолья перешли к этюдам и дальнейшим рассказам. Старикан снова взял гавану, а на сетования Мари заверил, что затягиваться не станет.

 

1.

У отца нашего героя – то есть, Петра Андреевича Бахметева – также имелась двоюродная сестра, как и его супруга, – Варенька. Вышла она замуж очень неплохо – за грузинского князя Церетели. Правда, грузин был сугубо обрусевший, по-грузински говорил плохо, а зато великолепно владел русским, сочинял стихи и статьи, собирал фольклор, сделался славянофилом, с бешеным кавказским темпераментом боровшимся с западниками, даже фамилию свою переделал на русский лад и писался «Цертелев».

С Варей Цертелевой у Петра Бахметева были самые душевные, родственные отношения – и она нередко навещала его в Смолькове. Даже первенца своего, Лешеньку, родила у двоюродного брата. В общем, летом 1852 года у Бахметева-старшего собралась в имении теплая компания: он с женой и сыном Юрой (будущим нашим дипломатом), Соня-маленькая, Леша Цертелев и его маменька на девятом месяце беременности. Дети были ровесники – всем по 4 года, жили очень дружно, знали много русских сказок и стихотворений, обожали играть в жмурки и горелки, а шалил больше всех Леша Цертелев – сказывалась горячая грузинская кровь. Взрослые в них души не чаяли, никогда не наказывали, даже не ругали.

Соня-маленькая знала, что ее настоящая мать – не Варвара Бахметева, а мадам Миллер, Софья-старшая, Софья Андреевна, приезжавшая к брату не слишком часто, раза три всего за последнее время, и дочурка маменьку немного боялась – слишком та была не похожа на дядю и на тетю: обитатели Смолькова – добрые, простые, а мадам Миллер – светская львица, модно одетая, очень ироничная. И в последний свой приезд так сказала дочурке: ничего-ничего, потерпи у Пети, Петра Андреевича, еще чуточку – заберу тебя, чтобы ты жила в Москве и училась у гувернеров. Соня-маленькая и хотела бы перебраться в Первопрестольную, быть вместе с матерью, но при этом страшилась оставлять милые края; сердце замирало от неизвестности.

А 30 июня у мадам Цертелевой начались родовые схватки, и к исходу дня произвела мальчика, прямо исполина, по метрической системе – 4 килограмма, 65 сантиметров. Он почти не плакал и, когда не спал, пристально вглядывался в какие-то ему одному понятные дали. Дядя Петя Бахметев даже пошутил: «Верно, станет философом». И как в воду глядел…

Дети с любопытством толпились у колыбельки и разглядывали новорожденного братца. Соня-маленькая сказала:

– Смугленький такой. На тебя, Леша, не похож.

Леша пояснил:

– Ну, так я в Бахметевскую породу, а вот брат, видно, получился грузинчик.

Девочка мечтательно закатила глаза:

– В Грузии, говорят, рай земной. Не бывает холодных зим и кругом один виноград. Жаль, что я не грузинка.

Юра согласился:

– Виноград – это хорошо. И еще персики люблю. Леша, персики в Грузии есть?

– Я не знаю. Я еще ни разу в Грузии не был. Папенька обещает нас к родне привезти, но никак не вырвется, слишком много дел.

Соня продолжала мечтать:

– Я бы в Грузию съездила. И еще куда-нибудь далеко. Путешествовать – очень интересно.

– Ну, как с Софьей Андреевной ты поедешь в Москву – вот и выйдет у тебя путешествие, – поддержал ее Юра. – А потом, может, в Петербург. Или за границу.

У сестренки погрустнели глаза:

– Было бы чудесно, только ведь не едет она никак. Обещала летом, а уже июль, и не шлет вестей.

– Коли обещала – приедет.

– Дай-то, Леша, Бог...

Софья-старшая прикатила в Смольково лишь в конце августа.

 

2.

 

Жизнь ее семейная не сложилась. К Миллеру она была равнодушна изначально, он не вызывал никаких иных чувств, кроме раздражения и досады. Человек светский, образованный, в прошлом – кавалергард, знающий литературу и музыку, он, уйдя в отставку, полностью отдался сельскому хозяйству. По-немецки педантичный, Лев Федорович жестко управлял своими крестьянами – зря не наказывал, но и требовал безо всякого снисхождения. Отсудил у соседа, князя Вяземского, дополнительные угодья. Кроме неплохих урожаев пшеницы, ржи и ячменя, разводил в пруду рыб, а на ферме – индюков. Увлекался своей работой, и его интересовали только производственные дела. А жена была противоположного склада – пашня, сад, цыплята, всякие домашние хозяйственные заботы занимали ее немного или, лучше сказать, не занимали совсем. И сойтись Миллеры никак не могли. Соню тянуло в город, в общество, в мир, а супруг никуда ехать не хотел, жить и трудиться на земле он считал своим предназначением. Год спустя совместных мучений порешили расстаться, обитать порознь, не мешая друг другу; Лев Федорович обещал высылать средства на ее существование и развода давать не желал, а она и не требовала. Вскоре бывший кавалергард по любви сошелся со своей экономкой, и она родила ему двух детей. А мадам Миллер в Петербурге и Москве тоже не хранила супружеской верности, развлекаясь многочисленными романами в светском обществе.

В 1852 году ей исполнилось 25 лет. Это была изящная, стройная дама, очень элегантная, превосходного ума и отменных манер. Одевалась с шиком. Не пренебрегала подарками от богатых поклонников. К жизни относилась легко, наслаждаясь свободой и возможностью жить по собственным правилам. Кавалеры увлекались ею без счета. А добропорядочные матроны называли ее вертихвосткой и сумасбродкой. Софья Андреевна знала их оценки и всегда относилась к ним с немалой иронией. Говорила: «Потому что завидуют».

Трудно сказать, почему она вдруг решила поселить дочку у себя. То ли материнский инстинкт неожиданно проснулся, то ли одинокая, без особых постоянных привязанностей жизнь поднадоела – захотелось хотя бы чего-то от нормальной, благопристойной семьи. Средства позволяли. И, как ни крути, Соню-маленькую Соня-большая все-таки любила.

 

3.

Впрочем, прежде чем поведать, как мадам Миллер увезла девочку из Смолькова, надо рассказать об одном эпизоде, незначительном на первый взгляд, ничего вроде бы не значащем, но сыгравшем главную роль в жизни светской львицы. Он случился в январе 1851 года.

В помещении Большого театра в Москве состоялся, соответственно, большой рождественский бал-маскарад, на который обычно собиралось все столичное дворянское общество. Не без знаменитостей – например, любил посещать такие увеселения сам Иван Сергеевич Тургенев, в те года уже известный первыми «Записками охотника» в журнале «Современник». Приглашал своего товарища – Алексея Константиновича Толстого, тоже литератора, но пока еще гораздо менее популярного, пробавлявшегося стихами и прославившийся в узких кругах фантасмагорической повестью «Упырь». Тот вначале ни в какую ехать не хотел. Был вообще чужд светских развлечений, больше любил уединение и охоту. Вот охотились Толстой и Тургенев вместе часто.

– Ну, так что сидеть, как сыч, дома? – тормошил приятеля Иван. – Посмотри на себя – бледный, невеселый. Праздник как-никак. Погуляешь, развеешься, может быть, подцепишь красотку пошаловливей. Их на балу достаточно.

Алексей морщился:

– Ах, оставь, пожалуй. Скучно это и вообще бессмысленно – танцевать, флиртовать. Нам с тобою за тридцать. Совестно вести себя, как безусые вьюноши.

– Э-э, да ты совсем сделался фетюк. Надо, надо ехать. А коль скоро надоест флиртовать, танцевать, так поедем к «Яру» и нарежемся в зюзю.

– Вот еще придумал!

– Я шучу, шучу.

Все-таки уговорил, и они отправились. Оба здоровенные, по метрической системе – сантиметров 190 росту, мощные, широкоплечие, запросто могли разогнуть подкову или кочергу завязать узлом. Алексей Константинович как-то на охоте одолел медведя в одиночку – не ружьем, кстати, а охотничьим ножом. Настоящий богатырь, Алеша Попович.

По дороге, в галантерее выбрали по маске – черные, с крючковатым носом, будто с венецианского карнавала. Очень потешались, надев. Предвкушали оторопь окружающих. И действительно: многие смотрели на них с изумлением.  Все-таки русский маскарад не предполагал облачение в таких чудищ.

Повращавшись в толпе, вскоре разминулись, и Толстой направился в буфетную, взял себе чаю и пирожные. Только рот открыл, чтобы насладиться бисквитом, как услышал голос Тургенева:

– Вот где ты, фетюк. Хватит, братец, чавкать, и пошли со мною. Я тут повстречал одну незнакомку, прелесть что за дама, и уже уговорил ея ехать с нами.

– То есть, как это ехать? – чуть не поперхнулся Алексей Константинович.

– Натурально ехать. В нумера.

– Ты с ума сошел!

– Отчего же? Нет. Дамочка согласна.

– Ну так поезжай. Я причем?

– Вместе позабавимся.

– Да ведь это ни с чем не сообразно, Иван. Двое на одну? Как сие возможно?

– Будто сам не знаешь.

                                                                                                                                     На с. 4