На с. 1        – Ведь дуэли запрещены, как сие возможно? – но добавил шепотом: – А по правде говоря, раза два бывало.

– И с каким же исходом?

– Ранил противника в обоих случаях. Не смертельно. А поскольку стрелялись до первой крови, то на том все и завершалось. Бог даст, больше не сподоблюсь.

Барышня усмехнулась загадочно:

– Ох, не зарекайтесь!

У Григория вытянулось лицо:

– Полагаете?

– Бог троицу любит. Третьей дуэли вам не миновать.

Петр Андреевич всполошился:

– Соня, Соня, что ты говоришь!

– Уж не фаталистка ли вы, мадемуазель? – в тон ему спросил князь.

– Я не фаталистка, но порой у меня бывают наития.

А Варвара Бахметева при таких словах суеверно перекрестилась.

Их друзья Данилевские жили в центре Саранска в собственном особняке – встретить приехавших вышли оба супруга, лет обоим по 50 с хвостиком, сын их единственный умер в детстве от скарлатины, а других детей Бог не дал. Трижды облобызались, обнялись, всплакнули от избытка чувств и пошли за стол. Отобедав, разошлись по комнатам, отведенным гостям, и по старой русской традиции прилегли соснуть на часок. Вскоре Вяземский отправился по своим делам (он судился с соседями по земельным угодьям), а Бахметевы прогулялись по городу, в храме Иоанна Богослова поклонились святым мощам и поставили свечи за здравие и за упокой, а потом сидели на берегу Инсара (что течет в Алатырь) на ажурной скамейке и смотрели на проходящие мимо парусники и один пароход, у которого из трубы валил черный дьявольский дым.

Петр Андреевич спросил:

– А скажи, сестренка, ты пошла бы за князя, сделай он тебе предложение?

Соня, не повернув головы, ответила:

– Пусть вначале сделает.

– Ну а коли сделает?

– Вот и стану взвешивать pro et contra.

– А имеются contra? – удивилась Варвара.

– Все живые люди, и у каждого имеются.

– Например, у него какие же?

– Я не знаю. Двум себялюбцам будет трудно вместе. Разве нет? Мне бы подошел тюфячок, подкаблучник. Только это не Вяземский.

– Ишь ты, как все рассудила, – покачала головой ее невестка. – Ну, а ежели любовь, романтúк?

– Ах, оставим, Варенька. Сердцем лишь одним невозможно жить, надо подчинять душу разуму.

– И-и, как знать, как знать… – отвечала та.

Вечером гоняли чаи, музицировали (князь прекрасно играл на фортепьяно, в том числе и собственные опусы), а потом расписали пульку. Соня снова покинула общество раньше времени, заявив об усталости, вскоре удалилась и мадам Бахметева, а последними, вместе с хозяевами, разошлись Петр и Григорий. Пожелали друг другу спокойной ночи.

Князь, уединившись, снял сюртук и галстук, сполоснул лицо из кувшина на туалетном столике, лег, но не задремал – нелады в суде очень его тревожили; если дело не выгорит, он останется без трети своих земель, и придется экономить на всем – или заключить брак с Толстой. Жизнь с графиней была бы безбедной, но невообразимо скучной. Как это у Пушкина – «без божества, без вдохновенья…» Гадость!

Кто-то постучал в дверь. Или ему послышалось? Стук повторился. Вяземский спросил:

– Кто там? Заходите, не заперто.

Петли чуть слышно скрипнули. На пороге стояла Соня.

– Вы?! – вскочил Григорий.

– Можно? – прошептала она. – Сильно потревожу?

– Нет, нет, помилуйте! Проходите, пожалуйста. Как я рад вашему визиту!

– Правда? Я боялась, что поймете меня превратно.

– Как я должен тогда понять? – он прищурился.

– Так, как дóлжно: без каких-либо непристойных мыслей. Просто я хочу поболтать с вами тет-а-тет.

– Превосходно. Поболтаю с превеликим удовольствием. Извините, что неглиже.

– Ах, оставьте. Вам без галстука даже лучше.

– Отчего же?

– Выглядите домашним.

Князь расплылся от удовольствия, усадил гостью и уселся напротив. Пламя горевшей на столе свечки создавало загадочный антураж их свиданию. Соня произнесла:

– Вы меня поразили тем, что пишете музыку. И хорошую музыку.

– Вам понравилось? Я польщен. Это так, безделицы. Или, лучше сказать, несерьезные экзерсисы. Есть у меня задумка сочинить оперу. Полноценную оперу. На какой-нибудь исторический сюжет, как «Иван Сусанин». Но пока только в мыслях грежу. И сюжета подходящего не нашел, да и недосуг. Тяжбы отвлекают меня.

– Можете не выиграть?

– Существует опасность. Я один против двух соседей, у которых в суде свои люди. Так сказать, прикормленные… С ними тягаться – страх, как Италии в свое время против Наполеона.

– Но пришел в Италию Суворов и разбил французов.

– Но австрийцы предали Суворова, и ему пришлось бежать через Альпы.

– Сложно все.

– Чрезвычайно сложно. Жизнь вообще непростая штука.

Он придвинулся и заботливо взял ее ладони в свои. Соня не отняла.

– Руки у вас холодные.

– У меня всегда холодные пальцы.

– Это почему?

– Это все сосуды и нервы.

– Выйдете замуж – и пройдет.

– Полагаете?

– Уверяю вас. У моей кузины – схожая история. Барышней страдала от нервов и прочее, а теперь – дородная барынька и сама ведет все хозяйство, о былых страхах и помина нет.

– Очень бы хотелось… – Сонечка вздохнула. – Брат мне предлагает выйти за Миллера.

– Что, за Льва?

– Именно. Вы знаете его?

Вяземский насупился:

– Он один из тех, с кем я сужусь.

– Неужели?

– Претендует на мой лес и речку.

– Обоснованно претендует?

– Якобы они у его семейства со времен Екатерины. А при Павле якобы их ошибочно передали Вяземским. Чепуха. Никакой ошибки. Нам благоволил Аракчеев – и при Павле, и при Александре, так что передача была законной. Только дарственную мы найти не можем. Из-за этого и сыр-бор.

Помолчали. Князь, по-прежнему сжимая ее ладони, мягко попросил:

– Не ходите за Леву, умоляю.

Соня улыбнулась:

– Я еще пока не решила.

Он склонился и поцеловал у нее запястье. Неожиданно барышня смутилась:

– Ах, вот это лишнее, – и встала.

– Погодите, Соня, куда же вы? Я вас напугал? Извините. Под наплывом чувств… и без всякого злого умысла…

Но Бахметева, поджав губы, заявила:

– Мне пора. На часах половина первого.

– Посидите еще, пожалуй. Обещаю больше не порываться…

– Нет, пойду. И прощайте, князь! – не дослушала, устремилась к двери.

– Соня, Соня, постойте… Вы не можете так уйти.

Повернула голову – он в ее глазах, в отблесках свечи, разглядел две красные искорки, как у гневной львицы.

– Не могу? Это отчего же?

– Обещайте, ради всего святого: если напишу к вам, то ответите.

– Для чего писать?

– Чтобы наша дружба не прерывалась.

Огоньки погасли, и она из львицы сразу превратилась в добрую кошечку:

– Хорошо, пишите. Лучше – с нотами.

– С нотами? С какими?

– Сочините романс, посвященный мне. Этим наша дружба упрочится.

– Обещаю.

Барышня кивнула и вышла. Князь стоял и внутренне улыбался: зная наперед, что Бахметева в его власти.

 

 

5.

«Здравствуйте, драгоценная Софья Андреевна! Посылаю обещанный романс, сочиненный мною на слова Петра Вяземского, дальнего моего родича. Лично с ним не имел счастья быть знакомым и стихи взял из книжки. Не взыщите и строго не критикуйте, я старался.

Искренне почитающий Вас

                                                                  Григорий В.»

 

*   *   *

 

«Многоуважаемый князь! Я весьма польщена Вашим ко мне вниманием. Как же мне понравился Ваш романс, просто изумительный! Братец мой, Петр Андреевич, и его супруга также в восторге. Ждем Вас отобедать у нас в любой удобный по Вашему распорядку день.

С уважением,            

                                                                    Софья».

 

*   *   *

 

«Софья Андреевна, душа моя! Вы весьма добры ко мне и к моему творчеству, и такое лестное отношение вдохновляет меня на новые музыкальные подвиги. И к тому ж одно из судебных дел, кажется, решается в мою пользу. Я молю Бога о снисхождении. Если бы и дело с Миллером для меня выгорело, это было б счастье. Благодарен за приглашение отобедать. Как посмотрите Вы на нынешнюю пятницу?

                                                                                     Ваш Г. В.»

 

*   *   *

 

«Здравствуйте, «мой» Г. В.! В пятницу было бы чудесно. С нетерпением ждем.

                                                                               С. Б.»

 

*   *   *

 

«Милый князь, извините за беспокойство, но визит Ваш в пятницу я прошу отложить. Дело в том, что третьего дни посетил нас Лев Миллер и сделал мне официальное предложение матримониального свойства. Был надут и отменно важен, как индюк. Я ему отказала. Он ответил, что все равно лелеет надежду и просил подумать как следует две недели, а потом окончательно решить. От расстройства чувств я лежу в постели и не расположена ни к каким гостям. Не сердитесь и проникнитесь моим состоянием.

                                                                                                       Софья Б.»

 

*   *   *

«Соня, дорогая, я в печали от Вашего нездоровья. Отчего Вам грустно? Разве отказать нелюбимому человеку – грех? Нет, наоборот, дурно согласиться на брак с нелюбимым человеком. Вы еще найдете свое счастье (или, может, уже нашли?). Я готов на все, чтобы сделать Вас счастливой. А хотите – встретимся? Тайно ото всех? Я соскучился очень сильно. Приходите завтра в два часа пополудни в рощицу за вашей церквушкой – сразу за погостом. Весь в мечтах о Вас

                                                                         Г.»

 

*   *   *

 

«Дорогой князь, завтра днем не смогу: к нам приехали родичи, и уйти незаметно не получится. А давайте завтра ближе к ночи? Скажем, часов в одиннадцать, как начнет смеркаться? Там же, где Вы предлагали. С.»

 

*   *   *

 

Соня выскользнула из дома без пяти одиннадцать, но пришлось сделать крюк через сад, огибая пруд, чтобы ненароком с балкона или же с террасы ее не заметили. И поэтому появилась в роще четверть двенадцатого или даже позже. Было совсем темно, и луна в облаках, просто мрак египетский. Тихо позвала:

– Князь, вы тут?

Но никто не ответил. Стало как-то зябко. Побродила между деревьями, иногда спотыкаясь о корни. Прошептала с досадой: «Черт меня достал прийти! Боже мой, как глупо!» Подождала еще немного и решила возвратиться домой. Неожиданно услышала конский топот. Неужели он? В страхе и волнении прислонилась к стволу березки.

Всадник спешился и спросил негромко:

– Соня, где вы? Я не вижу.

Сердце ее затрепетало – от тревоги и невероятного счастья.

– Да, Григорий, жду вас уже больше получаса.

– Извините великодушно. У меня тоже были гости.

Усмехнулась:

– Не Толстые ли?

Он воскликнул:

– Как вы догадались?

– Говорила же про свои наития… временами… Миллер у меня, а у вас Толстая – что же удивляться?

– Вы ему отказали, я ей тоже.

– Вы ей отказали?

– Ну, не отказал – надо оставаться в рамках приличий, – но решил на ней не жениться. Я люблю другую. – Взял ее за руку.

– Верно любите?

– Верно, верно.

Князь привлек к себе Бахметеву и поцеловал. Барышня ответила робко, но потом и с чувством.

– Соня, дорогая, вы… ты любишь ли меня?

– Да! Люблю! Люблю!

Новый поцелуй, жаркий, страстный, слил их воедино.

 

6.

Вскоре Вяземский написал, что судебные дела призывают его в Петербург – вроде бы в архиве обнаружена копия дарственной, подтверждающей его право на владения спорными участками. И уехал – как в воду канул. До конца лета не давал о себе никаких вестей. Только в октябре дворовые донесли, что соседский барин вернулись и, по слухам, в мрачном настроении. Вроде тяжба не удалась, и другой сосед, Миллер, отсудил лес и речку. Соня написала Григорию, но ответа не получила. Написала вторично:

«Дорогой князь! Извините, что настойчиво Вас тревожу, только обстоятельства особого рода вынуждают меня добиваться нашей встречи и серьезного разговора. Не хотела доверять эту тайну бумаге, но коль скоро Вы манкировали первую мою весточку, вынуждена признаться здесь. Я беременна. Разумеется, что от Вас, ибо Вы мой первый и единственный любимый мужчина. Это плод любви, и, надеюсь, он родится также в обожании и ласке своих матери и отца. Вы согласны? Жду Вашего вердикта. Кроме Вас об этой удивительной новости знает только наш домашний доктор, но с него взято слово сохранять молчание до того, как мы не узаконим наши отношения, дабы сей младенец не оказался внебрачным.

Бесконечно преданная Вам

                                                                                      Софья».

Целую неделю Вяземский молчал, но, когда Бахметева чуть ли не слегла от расстройства из-за полного своего неведения, от него принесли конверт. Вот письмо Григория:

«Милостивая государыня Софья Андреевна! Удивительны Ваши притязания. Мы не виделись с Вами более трех месяцев. Как могу я поверить в то, что именно я причастен к Вашему интересному положению? Не смешите, пожалуйста. Впрочем, это не главное. Главное же то, что я обручен с графиней Прасковьей Петровной Толстой, ибо она действительно ждет от меня ребенка. Не взыщите. И прощайте.

                                                                                   Князь Г. В.»

Потрясенная, Соня вначале пребывала в полуобморочном состоянии, совершенно не представляя, как ей дальше себя вести. Не родить она не могла, так как сроки прерывания тягости давно вышли, а рожать тоже не могла, так как обрекала и себя на позор, и дитя на бесправие (на Руси издревле незаконные дети не могли наследовать, не могли учиться наравне с законными и т. д.). Вместе с тем ни лишать себя жизни, ни лишать жизни новорожденного она не держала даже в мыслях. И в конце концов не нашла ничего лучшего, как во всем признаться обоим братьям – и Петру Андреевичу, и приехавшему к ним в Смольково в отпуск младшему, Юрию Андреевичу.

7.

24-летний Юрий Бахметев был совсем не похож на сестру и на брата – рослый голубоглазый блондин, краснощекий и смешливый. Глядя на их семейство, даже закрадывалось сомнение: уж не изменила ли их маменька их папеньке, одарив последнего плодом мимолетной любви с каким-нибудь проезжим гвардейским офицером? Юрий Андреевич проходил службу в Нижегородском полку в звании поручика и недолго сражался на Кавказе вместе с Лермонтовым. О последнем отзывался положительно как о воине и о литераторе и сугубо отрицательно как о человеке – вздорном и ехидном. Дважды был ранен, несколько месяцев лечился и теперь окончательно приходил в себя у родных пенатов. Пил парное молоко, обожал пироги с малиной и яблоками. О женитьбе пока не думал, полагая еще посражаться на полях брани во славу царя и Отечества.

                                                                                                                                                                 На с. 3

– Вот ведь негодяй, – сокрушался Юрий, у которого румянец на щеках разгорался вдвое пуще прежнего. – Мы должны его обязать венчаться.

– Как же ты обяжешь? – сомневался Петр. – Если верить его письму, он уже помолвлен с Толстой, от которой тоже ждет ребенка.

– Именно что «если верить»! Ну а коли врет?

– Как же ты его уличишь?

Юрий Андреевич отвечал:

– Если не сознается, дам ему пощечину.

– Так ведь это дуэль, братец.

– Вот и хорошо, что дуэль. Прострелю его подлую башку.

Голос подавала и супруга Петра:

– Тоже мне, придумал! Сделаешь сироткой не родившееся дитя?

А поскольку мадам Бахметева тоже была в тягости к тому времени, то ее вопрос прозвучал очень убедительно.

– В суд подать и то не удастся, – размышлял вслух хозяин Смолькова, – ведь официального рукобитья у нас не было. Соня, Сонюшка, что же ты, голубушка, поступила столь неосмотрительно?

Бедная сестра сидела понурившись, не произносила ни слова. Младший брат вступился:

– Будет упрекать! Барышня влюбилась… Кто из нас не влюблялся в осьмнадцать лет?

– Ей уж скоро двадцать.

– Это все едино.

Разошлись по комнатам в невеселом расположении духа. А когда на другое утро сели завтракать, брат с сестрой не увидели за столом Юрия Андреевича. Тут же послали дворовую узнать, в чем там дело. И она явилась с тревожной новостью: господин поручик в самую рань оседлал лошадь и умчался сломя голову в неизвестном направлении.

 

 

8.

Как вы понимаете, поскакал он в имение Вяземского. Тот сидел у себя в кабинете за роялем и наигрывал что-то из Берлиоза, как дворецкий вошел и пафосно доложил: прибыли из Смолькова его милость Юрий Бахметев.

– Юрий? – удивился Григорий. – Это же какой Юрий?

– Младший брат его милости Петра Андреевича. При параде-с, в мундире-с. Прискакали верхом. Очень озабочены.

Князь ругнулся:

– Вот ведь черт принес. Ну, зови, зови.

И когда поручик вошел, Вяземский не встал и не приподнялся даже, как положено было по этикету. Лишь проговорил сухо:

– Чем обязан, сударь?

Гость стоял набычившись, глядя исподлобья. И ответил тоже без особого пиетета:

– Тем, что не желаете идти под венец с Сонечкой. Я как брат в расстроенных чувствах. И прошу вас одуматься. Вы затронули честь Бахметевых. Но еще не поздно все решить мирно.

Тот вздохнул печально:

– Поздно, Юрий Андреевич, поздно. Я поклялся, что теперь женюсь на графине Толстой. И решения сего поменять не смогу. Не взыщите уж.

Юрий набычился еще больше.

– Нет, взыщу, Григорий Николаевич, непременно взыщу. Ибо оскорбление, нанесенное нашему семейству, можно смыть только кровью.

Князь махнул рукой:

– Ах, оставьте, право: что еще за мальчишество? Я стреляться с вами не стану.

– Коль отказываетесь стреляться, – объявил Бахметев, – то получитесь трус и мерзавец.

Вяземский поднялся.

– Сбавьте тон, поручик. И возьмите свои слова назад.

– Я не только не возьму, а еще и добавлю: вы разбойник и негодяй. Свет таких не видывал!

У Григория на виске вздулись змейками синие прожилки.

– Коли так – дуэль. Жду ваших секундантов.

– Нынче же дождетесь. – И военный, развернувшись на каблуках, вышел из гостиной.

Но так быстро раздобыть желающих поучаствовать в смертельном поединке Юрий Андреевич не смог. Да и отпуск быстро кончался. Он, с досадой в сердце, вынужден был уехать в Москву, чтоб оттуда проследовать снова на Кавказ. И внезапно там узнал от знакомых, что Григорий Вяземский оказался неподалеку – у друзей в подмосковной усадьбе Петровское-Разумовское. Отыскать секундантов в Первопрестольной, меж товарищей-офицеров, не составило для Бахметева большого труда. Те отправились к князю испросить удовлетворения.

Состоялась дуэль в самый разгар крещенских морозов – 18 января 1848 года.

9.

Съехались в заснеженной роще у замерзшего пруда. Кони фыркали, пар валил у них из ноздрей, а на волосках бороды мелкие сосульки висели. Секунданты сошлись с обеих сторон, поздоровались, начали отмерять шаги, проверять пистолеты. Юрий и Григорий стояли поодаль – первый в шинели, а второй в шубе, – и смотрели на все происходящее как-то отстраненно. Рядом с Бахметевым ежился от холода доктор, непременный участник поединков – дабы оказать помощь вероятным раненым, и ворчал, проклиная русские морозы. Подошел секундант от князя:

– Господин поручик, милостивый государь Юрий Андреевич, не могу не спросить я в последний раз: может, все же помиримся? Господин Вяземский готов принести извинения.

Но военный отрезал:

– Никаких извинений мне не надобно. Мы помиримся только, ежли он согласится взять в жены нам обоим известную особу.

– Нет, боюсь, это невозможно.

– А тогда – стреляться.

Сбросил шинель и в одной сорочке (дабы плотная ткань мундира не попала в рану) вышел на линию. Точно так же, в одной сорочке, оказался князь. Оба будто бы уже и не чувствовали мороза. Подняли пистолеты дулом кверху. Получили сигнал сходиться.

Первым к барьеру приблизился Юрий и, прицелившись, с ходу выстрелил. Пуля просвистела около плеча князя, но не причинила никакого вреда. Князь сощурился, выставил руку с оружием и нажал на курок. И хотя Бахметев повернулся боком, заслонив грудь согнутой рукой, это не спасло: беспощадный свинец впился в шею. Вздрогнув, дуэлянт упал. Белая сорочка и белый снег около него стали алыми. Подбежавший доктор констатировал смерть.

Вяземский пожал руку секундантам, запахнул полу вновь надетой шубы и, устроившись в санях, моментально уехал. Оправдание пред властями было ими оговорено заранее: выдать происшедшее за несчастный случай на охоте.

 

*   *   *

Рассказав мне об этом, Юрий Петрович Бахметев сильно погрустнел и сказал со вздохом:

– Бедный дядя Юрий! Я его знаю только по рассказам. И меня крестили в его честь. – Помолчал и опять вздохнул: – Что-то я устал на сегодня… Сделаем небольшой перерыв. Приходите, господа, завтра. Или в воскресенье. Да, пожалуй, в воскресенье лучше всего.

Я взмолился:

– Только пару слов на прощанье, пожалуйста. У меня сна не будет, если не узнаю, как решилась судьба Сочечки на тот момент.

Старый дипломат сдвинул брови.

– Как судьба решилась? Так и решилась. Соня родила девочку, окрещенную тоже Софьей, мы ее звали «Соня-маленькая». А поскольку в это же время народился я, то обоих нас записали на имя моего папеньки – стало быть, Петра Андреевича Бахметева. «Юрий Петрович» и «Софья Петровна». Значит, чтобы Соня-маленькая не считалась по закону внебрачной. Значит, по бумагам оказалась моей родною сестрицей, хоть на самом деле была кузиной. – Вновь вздохнул. – Ну, а к Софье Андреевне, Соне-старшей, вновь посватался наш сосед Миллер, и она согласилась на брак. Сделалась мадам Миллер.

Я опять спросил:

– Ну, а что же Вяземский?

– Гришка-то? Да ничего. У него, кстати, тоже родилась дочка – от Толстой…

Юрий Петрович вовсе сник, и жена его стала нас окончательно выпроваживать. Попрощались все до ближайшего воскресенья.