Михаил Казовский
СРЕДЬ ШУМНОГО БАЛА… (по версии журнала «Подвиг» - «РОКОВАЯ ДУЭЛЬ») Историческая повесть
В октябре 1924 года были установлены дипломатические отношения между РСФСР и Францией. А уже два месяца спустя я приехал в Париж – в качестве помощника атташе по культуре. Надо сказать, что сосватал меня на эту должность Горький – он хвалил мои ранние рассказы, а потом и повесть «Старая колдунья», знал, что я прилично владею французским, и, когда до него долетели слухи, что давно сижу без работы и весьма нуждаюсь, рекомендовал мою кандидатуру жене Красина – только что назначенного тогда послом во Францию. А жена Леонида Борисовича, Миклашевская Тамара Владимировна, живописец, несколько лет трудилась в комиссии, созданной Горьким, по сохранности художественных ценностей. И в Париж ехала не только в качестве супруги, но и атташе по культуре. Вскоре мы познакомились и произвели друг на друга позитивное впечатление. – Я читала вашу «Колдунью», – сообщила она, – и потом ходила под впечатлением. Только мне казалось, что вы старше. Вам ведь лет не больше тридцати? – Двадцать восемь, – ответил я. – Поразительно! Получается, что вы сочинили эту вещицу вовсе юношей? – В двадцать два. – Поразительно! – повторила Тамара Владимировна. – Если не остановитесь, превзойдете со временем Куприна и Бунина. Мне совсем сделалось неловко, и жена Красина сочувственно улыбнулась: – Будет, будет, нечего смущаться. Надо знать свой талант и ценить его. Я надеюсь, Леонид Борисович после моей рекомендации согласится взять вас собой во Францию. Я не знал, как благодарить. Красин действительно согласился.
* * *
Зимний Париж мне запомнился промозглой погодой, слякотью на улицах, темно-коричневой студеной водой реки и озябшими черными деревьями без листьев на Елисейских полях. Парижане простуженно кашляли. Им под стать гудели хрипло автомобили. Рядом с мостом Александра III на набережной Орсе торговали горячими сосисками в тесте. Наше диппредставительство находилось неподалеку – на улице Греннель, 79, в мощном особняке XVIII века: сразу за воротами – «почетный двор», позади основного здания – сад во французском стиле, справа и слева – два флигеля. Мне предоставили комнату в правом. Поначалу работы было немного, быт налаживался небыстро, но зато оставалось много времени на музеи, театры и библиотеки. От белогвардейской эмиграции я держался подальше, не завязывал никаких знакомств, справедливо считая, что среди посольских работников половина служит в ОГПУ. И тем удивительнее для меня прозвучало предложение Миклашевской: – Саша, не желаете посетить со мной одного замечательного старика – Юрия Бахметева? Он служил при царе послом Российской империи во Франции, Японии и Америке, а теперь доживает свои дни с супругой – рядышком с Домом инвалидов. – Он лоялен к Советской власти? – с некоторой опаской осведомился я. Рассмеявшись, Тамара Владимировна ответила: – На фронтах Гражданской с нами не воевал, это точно, в силу своего возраста. И не трусьте: Леонид Борисович разрешил. Он Бахметева навещал недавно, очень мило общался и к тому ж получил от него согласие мне позировать. Вот бы вместе и отправились. Я – писать портрет, вы – повытрясти из него интересные истории. Вам как писателю полезно. Сами понимаете, мне отказываться было глупо.
* * *
Жил Бахметев на втором этаже старинного дома, выходившего окнами на авеню Парментье, – занимал квартирку из нескольких комнат, скромно, но уютно. Встретила нас его супруга – статная пожилая дама лет семидесяти, у которой седые волосы были старомодно убраны в пучок на затылке. Говорила она по-русски с сильным акцентом, оказавшись на самом деле американкой, дочерью какого-то дипломата. – Проходите, господа, проходите, – пригласила она. – Юрий Петрович ждет вас. И не надо стесняться, люди мы не чопорные, даже горничную не держим, не имея на нее средств. В кресле у окна сидел добродушный дядечка, соответственно, такого же возраста, где-то в районе семидесяти пяти, с бритым черепом, чуть заметными белыми усами и крошечной бородкой – а-ля кардинал Ришелье. Он приветственно встал, протянув к нам руки, – у Тамары Владимировны поцеловал тыльную сторону ладони, а мою пожал. Говорил Бахметев непривычно высоким для мужчины голосом, натуральным альтом, и при этом сильно грассировал. – Я так рад, так рад, – улыбался он и показывал идеально крепкие зубы (я подумал вначале, что они вставные, фарфоровые, но потом, при ближайшем рассмотрении, понял, что натуральные). – Редко нам доводится встретить порядочных соотечественников. Никого из тех, кто довел империю до печального кризиса, я терпеть не могу. Все эти надутые офицерики, только и умеющие, что играть в преферанс, муштровать солдат и хвалиться своим аристократизмом…Тьфу! Лучше бы германцев били на фронте как полагается. Да куда там! Все свои неудачи сразу же списали на покойного государя Николая Александровича, царство ему небесное, а потом и заставили отречься. Ненавижу. Я тогда был послом в Американских Соединенных Штатах. Но работать на Временное правительство отказался. Сдал дела, а затем с женой перебрался во Францию. Миклашевская установила свой этюдник, разложив из-под его брюха выдвижные ножки, – сразу запахло масляными красками. А мадам Бахметева между тем предложила сначала выпить чаю с капустным пирогом собственного приготовления. Сообщила: – Это Юрий Петрович научил меня печь. Самые любимые его русские блюда – суп из белых грибов с перловой кашей и открытые пироги с капустой или черникой. Чтобы еще больше расположить к себе хозяев, мы согласились – и не прогадали: в самом деле пирог оказался изумительный, тающий во рту. Уплетая его за обе щеки и как будто бы даже причмокивая от удовольствия, старый дипломат продолжил: – А мсье Красин, – он произнес фамилию нашего посла на французский манер – «Красúн», – хоть и большевик, но интеллигент и умница. Мы с ним проговорили четыре часа. Интересовался моим опытом службы в посольствах, спрашивал, как выстраивать отношения с местным министерством иностранных дел. И другой тематики тоже касались. Я, конечно, далек от социализма, как вы понимаете, и весьма скептично настроен к идее построения справедливого общества вообще и в России в частности, но к желанию окультурить народ, сделать страну гуманнее, чище, отношусь положительно. Уж простите старика за такие откровения – к стенке все равно меня ставить поздно, я и сам отправлюсь к праотцам вскорости. После чая Тамара Владимировна принялась за наброски будущего портрета, попросив меня и Юрия Петровича просто сидеть, беседовать и не обращать на нее никакого внимания. А Бахметев, вытащив матерчатую салфетку из-за воротничка (он ее туда заправлял, чтобы не испачкать трапезой галстук), посмотрел на меня хитро и сказал: – Что же вам поведать, молодой человек? Да еще и писатель? Извините, не имел чести штудировать ваши произведения, да-с. Но мадам Миклашевская-Красина оченно хвалила. Полагаюсь на ее вкус. А хотите, расскажу историю жизни моей кузины, Софьи Хитрово? Это настоящий роман – начиная с ее зачатья и заканчивая частной жизнью впоследствии. Можете сразу излагать на бумаге – это будет литературная бомба! – Юрий Петрович рассыпчато рассмеялся. – Сам бы написал, да, увы, талантами беллетриста обделен. Да и поздно начинать. А вот вам, Саша, в самый раз.
Глава I. ДУЭЛЬ Испросив разрешения у дам, визави достал из коробки толстую гавану, клацнул специальным ножичком, откусив кончик, раскурил, погрузился в клубы синего дыма и начал: – Род Бахметевых – древний род, по преданию, он идет от некоего татарского мурзы Аслама Бахмета, принявшего православие и служившего при дворе великого князя Василия Темного – прадеда Ивана Грозного… Я хоть и записывал у себя в тетрадке все хитросплетения рассказа Юрия Петровича, но, понятно, тезисно и поэтому не смогу воспроизвести в точности речь его и нюансы лексики. Посему мне придется вести изложение не от имени ветерана русской дипломатии, а своими словами. Постараюсь делать это максимально правдиво.
1. Кроме Аслама Бахмета, из родоначальников был также упомянут полковник Яков Христофорович Бахмиотов, комендант Петропавловской крепости при Петре I. А еще – Николай Николаевич Бахметев, возглавлявший Оренбургский край во времена Павла I и Смоленскую губернию при нашествии Наполеона. Брат последнего – Алексей Николаевич – при Бородине лишился ноги, дослужился до генерала от инфантерии и затем генерал-губернаторствовал (последовательно) в Нижнем Новгороде, Казани, Симбирске и Пензе. Третий их брат – Андрей Николаевич – ни чинов, ни званий особенных не снискал, жил уединенно в своем поместье, посвятив всего себя воспитанию трех детей – двух сыновей и дочери. Старший сын его, Петр Андреевич, собственно, и есть отец моего рассказчика – Юрия Петровича. Но об этом позже. Деревенька их звалась Смольково. Был красивый двухэтажный дом с полуколоннами, выходивший окнами гостиной и балконом в сад и на пруд, дальше шли поля и леса, речка, избы крепостных. Жили небогато, но в высшей степени культурно – сам Андрей Николаевич, а потом и дети его знали по четыре европейских языка, по подписке читали все столичные журналы и музицировали на разных инструментах. Сыновья пошли по военной части – оба служили в драгунском полку. Старший, Петр, после смерти отца, получив в наследство Смольково, вскоре вышел в отставку и женился на Варваре Ермолаевой, дочери секунд-майора, а затем уездного предводителя дворянства. Младший сын, Юрий, продолжал служить в армии. Дочке Сонечке ко времени описываемых событий минуло 18.
2. Сонечка, увы, в красавицах не ходила. Нет, фигурку она имела, что называется, точеную, пальчики музыкальные, голос очень звонкий, добрые задумчивые глаза и улыбку лучезарную, очаровательную. Но черты лица слишком грубоватые. Портили ее внешность тяжеловесный подбородок и довольно широкий, чуть приплюснутый нос. Даже часто плакала, глядя на себя в зеркало. С детства была уверена, что такую дурнушку замуж не возьмут. Посему, живя у брата в Смольково, всю себя посвятила образованию. С легкостью усвоила по учебникам пять иностранных языков (к четырем имевшимся), интересовалась историей, географией, драматургией, даже сама сочинила несколько пьесок, ею же и поставленных в домашнем театре. А вот чисто женскими делами – вышиванием, вязанием и кулинарией – заниматься не любила совсем. – Как же ты станешь вести домашнее хозяйство? – спрашивал ее брат, Петр Андреевич. – При замужестве? Ведь уморишь благоверного с голоду: пьесами да стихами сыт не будешь. Соня фыркала: – Ах, пустое, братец! Кто на меня польстится? Век буду старой девой. – Перестань, не наговаривай на себя. Ты умна, начитана и женственна, этого достаточно. Вот хотя бы взять нашего соседа – Леву Миллера. Холостяк. Из хорошей семьи. Сам по себе умница, офицер-кавалергард в прошлом. Матушка его намекала моей Варварушке на возможный ваш союз. Можно пригласить его на обед, чтобы вы лишний раз увиделись. Барышня упрямилась: – Ну, не знаю, право. Как-нибудь потом. Я еще поживу незамужней под твоим, братец, кровом. Коли не прогонишь. Год-другой. А потом видно будет. – Да живи, конечно. Мы с Варварушкой бесконечно любим тебя. – Я вас тоже бесконечно! Но судьба распорядилась иначе – вскоре в жизни Сонечки все переменилось.
3.
В гости к Петру Андреевичу ненароком пожаловал их другой сосед, бывший сослуживец, тоже недавно вышедший в отставку в чине полковника, князь Григорий Вяземский. Было ему в ту пору 27. Что сказать о нем, если в двух словах? Не влюбиться в него Соня не могла. И влюбилась незамедлительно. Выше среднего роста, натуральный брюнет с маленькими черными усами, ясноглазый и остроносый, он говорил раскатистым басом и смеялся так заразительно, что кругом все тоже поначалу улыбались, а потом и хохотали. Князь вошел – с настоящей выправкой гвардейского офицера, благородный, холеный, пахнущий ароматным мылом, настоящий аристократ – редкое явление в деревенской глуши, и у Сонечки защемило сердце. А Григорий шаркнул ножкой и сказал, кивнув: – Мадемуазель! Рад свести знакомство. Пьер мне говорил, что имеет сестренку, но всегда утаивал, что такую непревзойденную. Барышня потупилась: – Вы мне льстите, мсье. – Нет, я знаю, что говорю. Все эти столичные куколки так непроходимо жеманны! Только в провинции можно встретить девственный цветок. Вы – такой. – Рада слышать. Судя по всему, вы большой сердцеед. Князь развеселился: – Что, похоже? Нет, сударыня, время моей ветрености минуло. Я остепенился и готов свить семейное гнездышко. Их беседу прервал вошедший Петр Андреевич: – О, да вы уже познакомились? Вот и замечательно. Значит, все формальности побоку, станем общаться непринужденно. Как тебе Смольково, Григорий? – Чýдное сельцо. Впечатлили церковь и колокольня. – Тихвинской иконы Божьей Матери. С колокольни видна дорога на Саранск. А неподалеку бьет святой источник, и над ним – часовня. Хочешь прогуляться и умыться святою водою? Говорят, очень помогает от всех недугов. – С удовольствием. Правда, я не болен, слава тебе господи, но сходить полезно. И они отправились: Соня под зонтиком от солнца, а мужчины в широкополых шляпах. Дул приятный ветерок. Сосны качали кронами. То и дело раздавался стук дятла, бесконечный и немного навязчивый. – Слышал, ты задумал жениться? – очень некстати спросил Петр Андреевич, отчего Вяземский, бросив взгляд на Бахметеву, даже слегка поморщился; но она шла невозмутимо. Помолчав, ответил: – Как тебе сказать, Пьер? Да и нет. В принципе, хотел бы. Даже партия наметилась неплохая – знаешь ли Прасковью Толстую? – Разумеется, мы знакомы. Да она ведь старая дева? – В некотором роде: на год старше меня… Но зато приданое за нее тако-ое!.. – он восторженно закатил глаза. – Можно жить припеваючи – сыт, пьян и нос в табаке. – Так женись. – Не решил пока окончательно. Нет душевной склонности, честно тебе признаюсь. Станет из меня вить веревки. Усмехнувшись, Бахметев согласился: – Да, Прасковья Петровна человек с характером. Командирская жилка. Настоящий капрал в юбке. Вяземский вздохнул: – То-то и оно. – Так женись на моей сестренке, – продолжал полушутя хозяин Смолькова. – Молода, образованна, тактична. Правда, столько денег, как за Толстую, я тебе не дам. Но ведь ты и сам не бедняк, однако. Гость расплылся в улыбке: – Я бы с удовольствием, коль она не против. Соня посмотрела на него исподлобья: – Вы мне делаете предложение, князь? – Сделаю, дражайшая Софья Андреевна, коли мы подружимся. – Можно и попробовать. По широким деревянным ступенькам троица спустилась к источнику. Дверь часовеньки оказалась не заперта, а внутри – прохлада, полумрак, и никого. Визитеры осенили себя крестами, поклонившись иконе Богородицы и младенца. Постояли у образов. Вышли, по мосткам двинулись к ручью, окунули в него ладони и умыли лицо. – Загадайте, загадайте желание, – живо посоветовал Петр. – Я уже загадала, – ответила Софья. – А какое? – посмотрел на нее игриво Григорий. – Не скажу, а иначе не сбудется, – опустила она глаза долу. Пили чай в господском саду, угощаясь плюшками и вареньем. Вскоре, извинившись, мадемуазель Бахметева поднялась к себе (якобы солнце напекло ей голову, и она хотела прилечь), а мужчины не спеша раскурили трубочки, полулежа в плетеных креслах. – Может, в самом деле мне жениться на ней? – произнес Вяземский задумчиво. Петр заметил: – Я вообще-то в шутку сказал. И, пожалуй, не говори о моих словах мадемуазель Толстой – не хватало ей на меня обидеться; вздумает, что желаю ваш брак расстроить. – Не скажу, не скажу, не переживай. – А насчет Сонечки – дело твое. Приходи в гости, потолкуй с ней о том, о сем. Человечек она интересный, много знает, многое читала и имеет свой взгляд на любое явление природы. А душа чистая, неиспорченная, девственная. – Это подкупает. А поехали все вместе в Саранск? Мне давно туда надобно, в банк и суд, только одному отправляться скучно. Покатаемся, отобедаем у друзей, наберемся новых впечатлений. – Так а что? Можно и поехать. Я бы взял мою Варварушку, вместе с Сонечкой вчетвером мы бы и отправились. – Значит, по рукам. Я к вам напишу через день-другой, и условимся верно. А когда вечером, после отъезда князя, Петр Андреевич рассказал о предполагаемой поездке Софье Андреевне, та вначале ничего не ответила, впившись в него глазами, а потом спросила, чуть скривив губы: – Ты уверен, Петя? – Да. А что такого? Отвернулась, повела плечиком: – Ничего особенного. Просто у меня замирает сердце от неясных предчувствий. – Глупости какие. Все у нас будет хорошо.
4. Побоялись, что четвертый день моросивший дождь помешает их планам, но с утра распогодилось, и катились в коляске при безветрии, но и без жары. Облака клубились пушистые, птички кувыркались в небесной голубизне. На душе было тоже празднично. Князь шутил, предаваясь забавным воспоминаниям из армейской жизни, чем весьма забавил мадам Бахметеву – та махала ладошкой, часто повторяя: «Вы такой затнейник, право, князь Григорий!» Тот бросал красноречивые взгляды на Сонечку, но она улыбалась редко, погруженная в свои мысли. Только раз спросила: «Доводилось ли вам стреляться?» Вяземский выгнул бровь: |