Михаил Казовский

Я ЛЮБЛЮ МАМУ И ПАПУ

Домашнее сочинение

ученика 4 класса "Б"

Комарова Сергея

План

I. Вступление. Мой папа как один из представителей своего времени.

II. Основная часть. Место моей мамы в галерее образов русских женщин.

1. Отличие.

2. Сходство.

3. Противоречивость характера.

III. Заключение. "В человеке все должно быть прекрасно: и внутри, и снаружи". А.П.Чехов.

Мы живем втроем: мама, папа и я. Наша семья очень дружная. Мы все очень любим друг друга. Если бы я был взрослый, и не было  бы папы, я бы на маме обязательно женился. Потому что я маму очень люблю и она самая красивая на свете.

Вместе мы собираемся только изредка, утром в воскресенье. В будние дни мама работает то утром, то вечером, а папа, бывает, и  утром, и вечером, а я все время в школе или бегаю в Дом пионеров. И только иногда в воскресенье наша семья в полном составе.

Папа тогда встает чуть пораньше и уходит на кухню, чтобы  готовить завтрак. Мой папа очень любит готовить. Это его хобби. Он может часы напролет стоять у плиты, что-то смешивать, резать,  толочь - и в результате получается торт, или пирожные, или еще что-нибудь вкусное. А мама не очень любит готовить. Папа ей иногда говорит:

- Когда ты готовишь, то не вкладываешь в это душу. А блюда, приготовленные без души - это так, пища. Потому что кулинария - есть одно из величайших искусств человечества!

А в результате у нас получается: мама не очень любит готовить - и занимается этим каждый день. А папа очень любит готовить - и занимается этим только в свободное время. Правда, я  думаю, если бы им предложили поменяться, папа ни за что бы не согласился.

В воскресенье утром мы собираемся все вместе, едим папин завтрак и разговариваем. Папа всегда спрашивает, как у меня дела  в школе. Я говорю:

- Ничего.

- Что значит - ничего? - не понимает папа. - Ничего хорошего  или ничего плохого?

- Да так, - отвечаю я, - и хорошего, и плохого понемножку.

Вообще-то я учусь не ахти как. Мама говорит, что я учусь не в полную силу и часто лодырничаю. И поэтому у меня больше троек,  чем ей бы хотелось. А я не лодырничаю, честное слово, просто мне  не везет. Обязательно спрашивают то, что я знаю неважно, а то, что знаю хорошо, не спрашивают. Это как в "Спортлото", в которое  сколько ни играл, я ни разу еще ничего не выиграл.

После того, как с моей учебой все становится ясно, папа рассказывает о своих театральных делах. Папа у меня комик. Нет, не в жизни, конечно, а на сцене. Это у него такое амплуа. Бывают  амплуа травести, инженю, героев-любовников, а бывают и комиков. Которые, другими словами, играют комедийные роли. То есть, вообще-то папа может играть любые характерные роли, но чаще всего ему поручают смешные. И это у него здорово получается.

Мой папа уже не очень молодой. У него уже много седых волос,  а сверху на голове даже лысина. Некоторые мужчины стесняются своей лысины и зачесывают волосы от уха до уха. А мой папа лысины не стесняется и говорит, что очень даже хорошо, что лысина, потому что с лысиной на сцене смешнее. И вообще папа у меня замечательный, самый умный и добрый на свете. И это все знают. На него сразу посмотришь, и видно: такой человек ни за что не нагрубит и не сделает ничего плохого. Правда, мама говорит, что из-за папиного мягкого характера все на нем ездят. А папа отвечает, что просто он живет в коллективе, за который болеет, и с удовольствием помогает каждому, кому надо.

А еще мой папа был на войне. У нас в классе никто из родителей на войне не был, а мой был. Правда, на фронте папе довелось воевать всего три с половиной месяца, а потом его ранило в правую руку. И к строевой службе он стал уже не пригодным. Но тогда папа сделался участником фронтового эстрадного театра и до самой Победы выступал перед бойцами. И бойцы его очень любили. А после войны он продолжил свое театральное образование и окончил театральную школу.

А зато моя мама - самая молодая из родителей нашего класса. Когда я у нее родился, ей было всего девятнадцать лет. А сейчас маме только тридцать. Она очень тоненькая и красивая. Мамино хобби - это ее лицо. Мама втирает в него разные кремы и накладывает разные маски. А когда мы в июне покупаем первую клубнику, то поступаем с ней так: часть отдаем маме для клубничной маски, часть ем я со сметаной и с сахаром на сладкое,  а три ягодки кладем папе в чай для аромата. Некоторые принимают маму за папину дочку и за мою старшую сестру. Только папа не обижается. Он, по-моему, вообще ни на кого не может обидеться по-настоящему.

А у мамы и папы вот как все получилось. Папа работал тогда в  детском театре, мама увидела его однажды в спектакле и сразу влюбилась. И тогда же начала писать ему письма. Только папа сначала не стал относиться к этому слишком серьезно. Ведь ему уже было пятьдесят лет с хвостиком, а маме только-только исполнилось восемнадцать. Но потом папа увидел, какая мама красивая и добрая, и на ней женился. Правда, многие его отговаривали, но он все равно женился. Потому что они уже не могли друг без друга. И теперь они друг без друга совсем не могут. Когда папа уезжает на гастроли, мама целыми днями ходит печальная и каждое утро ждет от папы звонка. Он звонит по междугороднему автомату и рассказывает, какая у них там погода, как они выступают и как он себя чувствует.

Вообще у нас в семье главная - это мама. Она всеми командует. Мама лучше нас с папой знает, надевать ли уже зимнее пальто или ходить ли еще в демисезонном, куда поехать отдыхать летом и кого пригласить на мой день рождения. Мама работает врачом в поликлинике. Она отоларинголог. Иначе говоря, специалист по уху, горлу, носу. Мама на работе ходит очень серьезная, с круглым зеркальцем поверх белой шапочки. И все больные ее побаиваются. А еще мама иногда забывает, что уже вернулась из поликлиники домой, продолжает быть строгой и лечит нас с папой от разных простуд. Это тоже ее хобби. Мама ставит нам горчичники, заставляет полоскать горло и сосать витамин "С".  И все равно мы болеем не реже, чем остальные нормальные люди, у которых мама не отоларинголог.

А еще забавно получилось с моей фамилией. Дело в том, что фамилия моего папы - Луфарь. А фамилия моей мамы - Комарова. И когда мама выходила замуж за папу, она оставила себе свою настоящую фамилию. А когда появился я, мама и папа никак не могли договориться, какую фамилию мне записать. Папа, конечно, хотел, чтобы я был Луфарь. Он говорил, что Луфарь - очень редкая  фамилия, и если я вдруг стану артистом или писателем, меня легко  будет запомнить, и я сделаюсь знаменитым. Мама же говорила, что с такой фамилией мне никогда не сделаться знаменитым, лучше не выделяться, хватит того, что один папа с этой фамилией мучится. И в конце концов победила мама. А в свидетельстве о рождении записали: Сергей Комаров. Лично мне хорошо с такой фамилией, только папу немножко жалко. Может быть, когда я буду получать паспорт, я еще свою фамилию изменю.

Мама с папой нечасто ссорятся, да и то из-за каких-нибудь пустяков. Например, мы встаем утром, и оказывается, что в доме нет хлеба.

- Почему ты не купил днем, когда шел с репетиции? - спрашивает мама. - Я же тебя просила!

- Я забыл, - говорит папа. - Вчера был очень трудный спектакль, и у меня совсем вылетело из головы.

Мама тогда начинает возмущаться, что папа совсем перестал заботиться о семье и строит из себя гения, которые до того рассеяны, что, садясь в трамвай, снимают калоши. А папа отвечает, что она сама могла бы купить, когда возвращалась из поликлиники. Мама возражает, что у нее вчера прием был до восьми  вечера, и все магазины к тому времени уже закрылись. А на это папа ничего не говорит, просто набрасывает пальто и бежит на угол в булочную. Потом мы завтракаем свежим хлебом, и мои родители сами собой мирятся.

Но однажды в нашей семье все пошло кувырком. Это началось в тот самый день, когда у папы была премьера, а в соседней комнате  умерла соседка - бабушка Антоновна.

Мы живем не в отдельной квартире, а в общей. В этой квартире  две комнаты: большая-пребольшая - это наша, и маленькая, в которой жила бабушка Антоновна. У нее никого не было, ни детей, ни внуков, и она к тому же еще плохо видела. Она была совсем старенькая, седая, и кожа на ее руках была дряблая и в веснушках. Бабушка Антоновна показывала мне свои руки и говорила:

- Гляди, какие я могу пироги строить, - и защипывала двумя пальцами у себя на руке кожу, а потом отпускала, и кожа держалась бугорком на руке долго-долго. Мы бабушке Антоновне помогали. Покупали для нее продукты в магазине, и я часто покупал, потому что на улицу она выходила совсем редко. Большей частью она сидела у себя в комнате, слушала радио, или рассматривала через лупу старые-престарые журналы, или просто о чем-то думала. И вообще бабушка Антоновна была у нас вроде родной бабушки. И мы ее всегда очень уважали.

А в один прекрасный день у папы в театре состоялась премьера. Правда, это была еще не сама премьера, с незнакомой публикой, а как бы пробный спектакль, на который приглашаются только родственники и знакомые. В театре так и говорят: "спектакль для пап и мам". И мы с мамой, конечно, тоже пошли. Правда, такие спектакли обычно устраивают утром, но у меня как раз были осенние каникулы.

Нас посадили на очень хорошие места, в третьем ряду партера,  и мы все очень хорошо и видели, и слышали. А пьеса оказалась очень интересная, Александра Николаевича Островского, называется  "Невольницы". Папа играл там старенького лакея с большими белыми  бакенбардами, который пьянел от одной рюмки. И хотя у папы роль была небольшая, все равно он понравился мне больше всех. И маме он тоже больше всех понравился. И зрители ему громче всех хлопали.

А после спектакля мы пошли к папе за кулисы. Он как раз намазывал себе лицо вазелином, чтобы снять грим, и на лице у него вроде была желто-розово-коричневая маска.

- Ну, как? - спросил папа и до ушей улыбнулся, потому что уже знал, что все в порядке.

- Прекрасно! - сказала мама. - Сегодня ты превзошел сам себя!

- А тебе понравилось? - спросил меня папа.

- Конечно, - кивнул я. - Очень понравилось. Молодец.

А потом, когда папа переоделся, мы поехали домой. По дороге мама и папа обменивались впечатлениями, и мама говорила ему, какие места, на ее взгляд, он сыграл точнее, а какие нет. В магазине мы купили бисквитно-кремовый торт, мой самый любимый, конфеты, печенье, и устроили дома настоящий пир! Папа очень смешно шутил, а мы с мамой прямо покатывались со смеху.

- Слушайте, - сказал папа, - мы же совсем забыли про бабушку  Антоновну. Надо ее пригласить к чаю, - и он вышел из комнаты, что-то весело напевая. Его не было минуты четыре, а потом он вернулся весь бледный-бледный, с растерянными глазами, и сказал:

- Вы знаете, бабушка Антоновна умерла.

Мама вскрикнула, схватилась за рот и побежала в комнату к бабушке Антоновне, а у меня по спине побежали мурашки и внутри все похолодело. У нас из родственников никто еще никогда не умирал, и мне сделалось жутко.

А потом бабушку Антоновну похоронили, и каникулы кончились, и в нашей жизни вроде бы ничего не изменилось. Но все равно было  плохо, мы долго ходили грустные, а я боялся зайти в соседнюю комнату.

А через некоторое время мама сказала:

- Надо написать заявление в райисполком, чтобы нам отдали комнату бабушки Антоновны.

- Я не буду писать заявление, - сказал папа.

- Почему? - спросила мама.

- Не хочу, - сказал папа. - Мне и так не тесно.

На это мама рассердилась и стала говорить, что папа совершенно не думает об уюте, что мы не можем вечно жить в одной  комнате в коммунальной квартире, в то время как все другие уже давно живут в отдельных и что когда я вырасту, мне даже некуда будет привести молодую жену.

- Все равно нам никто не даст этой комнаты, - заявил папа. -  У нас и так переизбыток площади: примерно одиннадцать метров на человека.

Тогда мама рассердилась еще больше и сказала, что папа загубил ее молодость и теперь хочет загубить золотое детство единственного сына, у которого нет своего угла. Я представил себе, как буду оставаться один в комнате, где умерла бабушка Антоновна, и у меня снова по спине побежали мурашки.

- Не хочу! - закричал я. - Не хочу туда поселяться!

- Вот, - сказала на это мама, - вот твое воспитание. Ребенок  уже совершенно не слушается. Что ж, поступай как знаешь. Пусть к  нам подселят какого-нибудь алкоголика, который будет орать пьяные песни и хулиганить.

Но алкоголика к нам не подселили, а подселили дядю Лешу Пружинцева. Мы сидели однажды вечером, я готовил уроки, папа смотрел по телевизору хоккей и слушал звук через наушники, чтобы  мне не мешать, а мама что-то читала, и вдруг раздался звонок.

- Иди открывай, - сказала мама папе, - это к тебе.

- Ну, вот еще! - сказал папа. - Ко мне ходят знакомые только  по большим праздникам. Должно быть, это приехали твои родственники из Кривого Рога.

- Мои родственники - деликатные люди, - ответила мама. - Они  никогда не приедут, не предупредив телеграммой.

Пока они так спорили, я пошел и открыл дверь. На пороге стоял очень здоровый дядька в пальто, с чемоданом и с рыжей курчавой бородой.

- Привет, - сказал дядька. - Ты здесь живешь?

- Живу, - сказал я. - А вы кто?

- А я твой новый сосед. Меня зовут Алексей Анатольевич. Но ты можешь называть меня дядя Леша.

Тут вышли мои родители и тоже стали знакомиться. Дядя Леша оказался ученым-океанологом. Он плавал по морям и океанам и изучал их природу. Недавно от него сбежала жена, которой надоело  ждать дядю Лешу по шесть или даже по восемь месяцев, и они разъехались по двум комнатам в разных районах.

- А вы умеете плавать с аквалангом? - спросил я.

- Конечно, - сказал дядя Леша и потрепал меня по затылку. - Я и тебя научу, хочешь?

- Хочу, - сказал я.

Но мама замахала руками и сказала, что она скорее умрет, чем  увидит меня в ластах и в маске с трубкой. А папа сказал, что тогда дядя Леша будет учить его, потому что папа тоже всю жизнь мечтал заниматься подводной охотой. В общем, дядя Леша нам всем очень понравился. Мы пригласили его на чай. Он рассказывал нам разные интересные истории из корабельной жизни, как один раз на  него напала акула и как на них налетел шторм. Потом дядя Леша принес гитару и пел самодельные песни, которые у них поют в кают-компании. А папа рассказывал анекдоты, и мама очень громко смеялась, так что было хорошо и весело.

А поздно вечером, когда мы уже легли спать и погасили свет, папа сказал:

- Вот видишь, как замечательно получилось. Будем жить с интеллигентным человеком.

- Да, - ответила мама. - Но лучше, если бы квартира все-таки  оказалась целиком нашей.

У дяди Леши Пружинцева мы обнаружили три недостатка. Во-первых, он очень громко разговаривал по телефону. А поскольку  ему звонили и днем, и ночью, то мы из-за этого иногда просыпались. Во-вторых, к дяде Леше часто ходили друзья и засиживались у него допоздна. Дядя Леша тогда что-то жарил на кухне и, когда он входил к себе в комнату или выходил, из нее вырывались громкая музыка и смех. А в-третьих, дядя Леша курил трубку. И даже если он курил у себя, весь коридор и вся кухня наполнялись противным дымом. А в нашей семье никто не курит. Папа курил раньше, на фронте, но потом бросил, и мама тоже раньше курила, но когда у нее должен был появиться я, она тоже бросила. А мне курить еще рано. Поэтому дым дяди Леши Пружинцева  нам очень не нравился. А в остальном все было хорошо. Папа иногда играл с ним в шахматы и обычно проигрывал, а маме нравилось, как дядя Леша поет под гитару. Мне тоже с ним было интересно. У него в комнате валялась тысяча разных вещей: морские ракушки, сушеные крабы и морские звезды, всякие подводные животные, заспиртованные в банках, а на стене висел настоящий китовый ус.

- Ну, что, Серый, как дела? - спрашивал дядя Леша, когда я приходил к нему в гости.

- Ничего, - говорил я, - нормально.

- Сколько двоек нахватал, признавайся?

- Одну, - честно признавался я, - по математике.

- Это плохо, - отвечал дядя Леша. - Без математики в нашей жизни никуда. Математику надо учить.

- Да я учу, - говорил я. - Просто мы поспорили с Юркой, и он ударил меня пеналом по голове, и нам обоим вкатили по паре.

- Понятно, - говорил дядя Леша. - Хочешь посмотреть в микроскоп?

- Хочу, - соглашался я.

И он показывал мне всякие препараты из морского планктона, которые они привезли из последней экспедиции.

- А ты кем собираешься стать, Серый? - спрашивал дядя Леша.

- Писателем, - говорил я. - Или актером, как папа.

- А почему не врачом, как мама? - интересовался он.

- Потому что врачом надо резать трупы. А я трупов боюсь.

Дядя Леша смеялся и показывал красивые, крепкие зубы.

- Ну, а кого ты больше любишь - папу или маму?

- Что вы меня спрашиваете, как ребенка? - обижался я. - Одинаково я люблю и маму, и папу, понятно?

- А мама любит твоего папу? - не унимался он.

- Конечно, любит. А кого ж ей еще любить? Только меня и папу. У меня самый лучший папа на свете.

А потом наступили зимние каникулы, и я ездил в зимний пионерский лагерь, от папиного театра. Там мне очень понравилось. Мы катались на лыжах и на коньках, строили снежную крепость, и нам каждый вечер показывали кино. Я не успел оглянуться, как нужно было ехать домой.

Нас привезли на автобусе к театру, и меня встретил папа. Он нес мой чемоданчик и был почему-то грустный. Я ему рассказывал про наш лагерь, а потом перестал, но папа этого не заметил. И тогда я догадался, что он меня совершенно не слушает.

- Ты чего? - спросил я.

- Что? - спросил папа.

- Ты чего такой?

- Какой? - и посмотрел на меня грустно-грустно.

- Вот такой, - сказал я.

Папа вздохнул.

- Знаешь, - сказал он, - от нас мама ушла.

- Куда ушла? - не понял я.

- К Пружинцеву, - сказал папа.

- В гости? - спросил я.

- Нет, насовсем.

Я все равно не мог сообразить, как это можно уйти к Пружинцеву насовсем. Я шел и думал, но так ничего и не придумал.

- Как это - насовсем? - спросил я.

- Она будет жить с Пружинцевым, ясно?

- А мы?

- А мы будем жить вдвоем, без нее.

Мне захотелось плакать. У меня защипало в носу и задергался подбородок. Я, правда, не плакал уже целых три года, потому что мальчишкам плакать нельзя, но тут уж было совсем обидно.

- Ну-ну, не реви, - сурово сказал папа. - Ты же мужчина. Надо уметь сдерживаться.

И я сдерживался изо всех сил, и губу закусил, чтобы не всхлипывать, но слезы все равно никак не останавливались.

- Значит, нас она больше не любит? - с трудом спросил я, потому что в груди у меня продолжало булькать и дергаться.

- Почему - не любит? - ответил папа. - Любит. Только теперь она любит еще и Пружинцева.

Я тогда совсем не смог сдерживаться и заплакал в голос.

- Ну, ты что? - рассердился папа. - А ну перестань сейчас же! Как тебе не стыдно? Девчонка! Посмотри, на кого ты похож? Люди смотрят: здоровенный пацан, а плачет, как маленький. Перестань, перестань, слышишь? Нá вот, высморкайся, - папа достал из кармана носовой платок, вытер мне нос и щеки.

Некоторое время мы шли молча, а потом я спросил:

- И ты ему ничего не сделал?

- Кому? - спросил папа.

- Пружинцеву, - сказал я.

- А что я ему должен был сделать?

- Рыло начистить, - ответил я.

Папа усмехнулся:

- Нет, я ему не начистил рыло. Во-первых, все равно это ничего не даст. Она его полюбила - и побитого она его не разлюбит. Во-вторых, он, в сущности, неплохой человек, за что же  его бить? И в-третьих, что это за выражение такое - "начистить рыло"? Где ты этого нахватался? Ты же интеллигентный человек, как тебе не стыдно?!

А в нашей квартире стояла полная тишина.

- Их нет? - спросил я.

- Да, - сказал папа, - они уехали. Сняли комнату и уехали. В  сущности, они правы: оставаться было нельзя. Иначе это вышло бы,  как в плохом водевиле… - и он опять усмехнулся.

Так мы начали жить без мамы. Теперь нами никто не командовал. Мы могли не надевать в холодную погоду теплый шарф, есть первое и второе без хлеба и не мыть каждый вечер ноги водой  комнатной температуры, чтобы закалить организм. И все-таки без мамы было невесело. Папа тоже ходил невеселый, хотя старался этого не показывать, шутил и меня подбадривал. Но глаза у него были невеселые, и синяки под глазами. А однажды папа даже пришел  домой пьяненький, чего раньше с ним никогда не бывало. Он сел в пальто и в шляпе на кровать и стал говорить, обращаясь ко мне и не ко мне.

- В сущности, что же? - говорил папа. - В сущности, все правильно. Я для нее чересчур древний. Я уже ископаемое. Бронтозавр. А она еще молодая женщина. Ей хочется счастья. Я не имею права калечить ее жизнь! Как ты думаешь?

- Уже поздно, - сказал я. - Раздевайся и ложись спать.

- Да, - покачал головой папа. - Уже слишком поздно!

Мама часто звонила по телефону, спрашивала, как мы живем. С ней разговаривал папа. Он говорил спокойным, даже веселым голосом, просил не беспокоиться, потому что у нас все нормально:  Сережка учится, а он репетирует сразу две очень интересные роли.  А я к телефону не подходил.

Три раза мама бывала у нас в гостях. Первый раз я вернулся из школы и сразу услышал в комнате ее голос. Тогда я выбежал из квартиры и до темноты гулял в соседнем дворе, пока не увидел из подворотни, что мама ушла. Второй раз я едва не столкнулся с мамой на улице, но тут же перебежал на другую сторону и, хотя мама кричала: "Сережа, Сережа, вернись!" - так и не оглянулся. А  в третий раз она застала меня врасплох. Я сидел и учил английский. А она отперла дверь ключом и вошла.

- Здравствуй, - сказала мама. - Ты почему меня избегаешь?

Я молча заплетал в косичку бахрому скатерти.

- Ты даже не хочешь со мной поздороваться?

Я смотрел вниз и не произносил ни слова.

- Сережа, ты ведь уже совсем большой мальчик, - сказала мама. - Ты должен понять. Ведь не могу же я разорваться на две половинки, честное слово! - голос ее дрогнул, она нервно вытащила из сумочки сигареты и закурила.

Я посмотрел на маму и увидел, что она уже не такая красивая,  как раньше. Около глаз у нее появились морщинки. И мне сделалось  маму жалко. Я захотел броситься к ней и заплакать. Но вместо этого я опустил глаза и сказал:

- Ты предательница.                                                                                                                                                                    На с. 2