Михаил Казовский

 

ЛЮБОВЬ И БАНАНЫ

 

На свете ничего не ново! Наш мир у правил в кабале. Великих дел и бестолковых с избытком было на земле: все те же войны и пожары, предательства и грабежи, цветенье юных, немощь старых, цари, вельможи и пажи, кокотки, строгие матроны, вертеп, где правит сатана, и беспристрастные законы, которым часто грош цена, и окровавленная плаха, и тут же – чистота идей, победа разума над страхом и слава праведных людей… Все было! При таком раскладе писать поэму о любви? Мне скажут: «Ты рехнулся, дядя? Уймись, Фортуну не гневи! Иллюзий, дядечка, не строй и отправляйся на покой!» Согласен. Нужно мне, не маясь, словесную забросить вязь… Но напоследок разгуляюсь.

Итак, начну, благословясь.

 

1.

Вот мой герой: Максим Зарубин, высок и строен, пятьдесят, жена его, конечно, любит, а дочери – боготворят. Преподает в престижном вузе – красивый седовласый лев: доцентом стал еще в Союзе, профессором – уже в РФ. Он по-английски, по-французски легко и чисто говорит, и хоть ученый в сфере узкой, в других – не меньший эрудит. Профанов ненавидит люто, с коллегами бывает строг, играет в лаун-теннис круто, в бассейне плавает, как бог, не курит, очень мало пьет и хором с дочками поет.

Жена чуть-чуть его моложе и, несмотря на сорок пять, дать фору каждой юной может, поскольку «ягодка опять». Зарядку тоже уважает, скакалку и балансный круг, и талия ее такая, что изумляет всех вокруг. Детей и холит и лелеет, всю душу тратит на семью, но также фотогалерею имеет частую свою. С бомондом образцово дружит, с Юдашкиным который год, на всех премьерах вместе с мужем газетам интервью дает. И у Малахова сидит – со студией «пустьговорит». Она, Зарубина Тамара, в Москве заметный персонаж, и сам Собянин к ней недаром раз приезжал на вернисаж. Не менее известны дочки: у старшей, Лидии, салон – рубашек модных (шьют сорочки на каждый будущий сезон); а младшая, Алина (Аля) – неукротимости пример, фотохудожница в журнале рекламном «Модный интерьер». Не замужем пока что обе (но у обеих есть бойфренд), всегда в работе и учебе, но для семьи в любой момент готовы бросить все дела, когда б их мать ни позвала.

  Они встречаются на даче, на их участке под Москвой. Ведь это редкая удача – собраться вместе всей семьей! Родители – на «ситроэне», а дочери – на «шевроле», чтоб справить чей-то день рожденья не в городе, а на селе. Шашлык-машлык, лаваш и зелень, вино – французское «мерло», посуда из самой из Гжели, бокалы – чешское стекло, и кипяток из самовара, и чай с черничным пирогом, как раз рассчитан у Тамары для уплетанья вчетвером, уютный вечер в разговорах, отец гитару достает и с дочерьми своими хором романсы русские поет. Ну, не семья, а идеал! Кто о подобной не мечтал?

 

2.

Теперь о героине нашей пора продолжить сей рассказ. Итак, звалась она Наташа… (Я процитировал сейчас строку из Пушкина. И что же? Ведь Пушкин – «это наше все», и что-то каждый автор может взять в сочинение свое – со ссылкой. Почему бы нет? Таков мой будет вам ответ.)

Наташа Зонн была из немцев – поволжских – тех, что в Казахстан с бестрепетным, холодным сердцем сослал помешанный тиран. Отец Наташи в Павлодаре родился, жил, учился и… в столовой местной кулинарил за очень скромные рубли. А мать Наташи, немка тоже, трудилась нянечкой в яслях, и папа маму растревожил, стушив свининку на костях; с капусткой да еще с картошкой, да с кружкой пива – супер-класс! Помучив бедного немножко, она потом ему сдалась. А вскоре появилась Ната – росла в любви, как маков цвет; чуть позже заимела брата, ее моложе на пять лет. Когда же было ей двенадцать (а брату, значит, только семь), в Германию семьей податься они решили насовсем.

Осели в Гамбурге сначала, потом в Берлин перебрались – там наша Ната изучала профессию киноактрис. Но очень быстро расхотела идти по этому пути и вслед за тем решила смело в фотохудожники пойти. Ее прекрасные работы лавиной двинулись в печать, а также галереи фото их стали с блеском выставлять. И вот уже по фоточасти практически ей равных нет – заслуженный, известный мастер и мировой авторитет. И в это время из России приехал message почтовой, в котором Нату пригласили приехать с выставкой большой. Само собой, что это Тома прислала Зонн свое письмо – она с Наташею знакома была уже давным-давно: на фотовыставках нередко они встречались (мир таков!), вдвоем оценивая метко работы фотомастеров. Практически уже дружили (конечно, через Интернет), поскольку в креативном стиле воспринимали этот свет. И вот решенье двух сторон: в Москву летит Наташа Зонн!

 

3.

Опустим скучные детали, как экспозицию везли, развешивали, оформляли и как страдала Натали, когда рабочие роняли ее творенья, разбивали, и стекла новые вставляли, и после снова поднимали те фотографии с земли. Приступим сразу к вернисажу, куда пришел московский цвет – певцы, политики и даже веселый бывший президент, газетчики и ТВ-дивы, Тарасова и Табаков, в нарядах сказочно красивых из самых модных бутиков. Шампанским пенились бокалы, шуршал неспешный разговор, бомонд фланировал по залам, неся великосветский вздор, а в центре зала и вниманья – Зарубина с Наташей Зонн: они – само очарованье, заметнее иных персон. Тамара в дорогом прикиде, с большим бриллиантовым колье, зато Наташа в скромном виде – штанишки, сумка на ремне, из грубой кожи башмаки и ретро-круглые очки. Различны были также стрижки: Тамара – с башней-Вавилон, зато буквально под мальчишку пострижена Наташа Зонн – вихры задорные торчат, а к ним – лучистый, смелый взгляд.

И тут – внимание! – к Тамаре подходит муж ее Максим: в гороховой пиджачной паре и паре модных мокасин. Его улыбка лучезарна. Его мощна мужская стать. Такой вальяжный и шикарный, что просто глаз не оторвать!

Наташе руку он целует – и, как прибой, рокочет бас – он фразу говорит простую:

– Безмерно рад я видеть вас.

И взор Максима вдохновенный на взор Наташи налетел… И оба вздрогнули мгновенно – от тысячи амурных стрел!.. Сердца у них за трепетали… Обдал обоих сильный жар… И можно описать едва ли в их душах вспыхнувший пожар!

Любовь, любовь! Она лавиной нас накрывает с головой, и ум теряют свой мужчины, а женщины – рассудок свой. Перед любовью безоружны, мы от любви пьянеем в хлам, зачем, не зная, это нужно и что в дальнейшем делать нам. Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь, дрожишь, как ложечка в стакане, но так приятна эта дрожь! Поступки наши нелогичны, мы забываем обо всем, а значит, в жизни нашей личной идет невиданный подъем. Душа поет, и члены ноют в томленье перед торжеством… Любви желание простое – и очень сложное притом! Сложнее сфинксовой загадки, мудреней формул всех мастей, пьяней ликеров самых сладких, немыслимей любых затей. Но, безусловно, знаем все мы: восторг любви чреват бедой – неразрешимые проблемы за ней приходят чередой. И надо бросить поскорее на чаши жизненных весов, что для тебя всего важнее – спокойствие или любовь? И тут решает каждый сам: к чертям любовь иль не к чертям?!

Максим с Наташей еле-еле сказать успели фразы две, как на Наташу налетели разбойники из НТВ. И, оттащив ее в сторонку, включили камеру и свет, она им отвечала звонко, сжимая трепетно букет, и улыбалась очень просто, слегка имея бледный вид, поскольку чувствовала остро: Зарубин на нее глядит.

А он действительно с тревогой издалека следил за ней, обескураженный немного душевной пылкостью своей. И думал, что была ошибкой его вся жизнь до встречи с Зонн – ее пленительной улыбкой он был навеки покорен. Жена Тамара – просто клуша, ее давно он разлюбил, ему ее противно слушать, а видеть – вовсе нету сил. И дочки – тоже две гусыни, канючат деньги без конца, лишь секс и деньги – их святыни, короче, в мать, а не в отца. Наташа Зонн – совсем другая, и взмахами своих ресниц она сулит блаженство рая – и счастье, счастье без границ! Семью Зарубин должен бросить, закрыть плотней за прошлым дверь – и в наступающую осень войти с Наташею теперь. Отдать Наташе без остатка всю нерастраченную прыть, и провести лет десять сладких, и сына вместе с ней родить. Пусть сын его продолжит род, и будет им Зарубин горд!..

Наташа тоже рассуждала, ловя Максим жгучий взгляд: пускай, что нету идеала, кругом подруги говорят, она свой идеал открыла, и кто бы что ей ни сказал, раскинув руки острокрыло, спикирует на идеал. Наташа победит Тамару, Максима увлечет собой; Максим для Зонн, конечно, старый, но с нею будет молодой! Она ему подарит сына, втроем счастливо заживут – в ее квартире близ Берлина (от центра несколько минут). Всю жизнь ждала такого мужа – и дождалась Наташа Зонн: Максим ей нужен, нужен, нужен! И только он! И только он!

Такие мысли у обоих кружили роем… Что ж, друзья, судить предвзято их не стоит, надежду отнимать нельзя; надеждой жив и стар, и млад – любой обманываться рад!..

И, покидая галерею, Максим успел ей так сказать:

– Надеяться, Наташа, смею, что мы увидимся опять.

А Зонн успела лишь кивнуть:

– Я позвоню вам… как-нибудь…

 

4.

О, эти тяжкие минуты, когда безмолвен телефон! Максим с ума сходил как будто: «Ну, где же ты, Наташа Зонн? Я в ожиданье изнываю, я от бессилия скулю… Ты бессердечная такая! Наташа, я тебя люблю».

На пятый день терзаний этих, ревя, как бешеный осел, Зарубин проклял все на свете и немки телефон нашел (залезть к Тамаре в ноутбук больших не  требовало мук). И только собирался духом, чтоб ей звонить не с кондачка, как чуть ли не лишился слуха от прогремевшего звонка.

– Алло, Максим? Прошу прощенья. Наташа Зонн. Узнали вы? Дела как ваши? Настроенье? Я раньше не могла, увы. Я послезавтра улетаю. Да, выставку везу в Китай. А после двух недель в Китае – в Бразилию и Парагвай. Когда в Европу? Ближе к лету. Обманывать не буду вас… В Москву так скоро не приеду. Хотите встретиться сейчас?

Ура! Свидание! Победа! Максим Зарубин – супермен! Он крикнул в трубку:

– Еду! Еду! – свой разгоняя «ситроэн».

Весь переполнен страсти нежной, летел по улицам стрелой. И, развернувшись на Манежной, припарковался на Тверской.

Она ждала в кафе «Ромашка», пила «эспрессо» не спеша… Ее прелестная мордашка была свежа и хороша.

– Наташа, здравствуйте.

– Приветик.

Максим, склонившись, преподнес ей скромный маленький букетик из ярко-красных юных роз. Она взяла их с восхищеньем, сказала:

– Чудные цветы! Вы угодили, без сомненья. Давайте перейдем на «ты»?

Он тоже заказал «эспрессо», болтая с ней о ерунде и явно ощущая беса в ребре – при пышной седине. И ждал, когда она предложит: «А может быть, пойдем ко мне?» – и оба на любовном ложе сгорят в неистовом огне.

Но немка медлила как будто и вовсе не гнала коней… Максим же с каждою минутой мрачнел и делался скучней. Не слушал, как она хвалила Тамару, дочек, свой успех… Кивал:

– Да-да… конечно… мило… я очень рад за вас за всех…

И думал: «Боже, как мальчишка, повелся я на эту грудь, на эту попочку в штанишках, на этот флер, на эту муть. Она же – пробка и дубина. Трещит противно, как сверчок. И я хотел рожать с ней сына? Да как я мог, да как я мог?! Все европейки-бабы – дуры. Одна извилина в мозгу. Какие с ними шуры-муры? И получаса не смогу! Вот чтó она теперь лепечет? Зачем я слушаю, кретин? Любить? Не может быть и речи. Я верный муж и семьянин. Лети скорей в свои европы! Я для интрижек слишком стар. Ресничками не надо хлопать. Пора заканчивать базар».

Она сказала:

– Я свободна весь этот вечер целиком. И будет просто превосходно нам провести его вдвоем. Шампанское закажем в номер, пирожные и шоколад…

От этих слов Зарубин обмер и ей ответил невпопад:

– Пожалуй, сладкого не надо, от углеводов жди беды… Закажем груш и винограда, бананов, кофе и воды…

– Каких еще бананов, милый? – с улыбкой вопрошала Зонн. – Я их с рожденья не любила. Бананы в спальне – моветон.

– Да почему же? – он скандально воскликнул, голову склоняя. – Бананы – символ сексуальный, и с ними возбуждаюсь я.

Она сощурилась лукаво, смеясь дурашливо над ним:

– Ты? От бананов? Боже правый! Уж не маньяк ли ты, Максим?

Он покраснел и дернул бровью и раздраженно произнес:

– Я, кажется, твоей любовью уже насытился всерьез! Я думал, все пойдет иначе… Мы слишком разные, прости… Я, может быть, потом заплачу, но вынужден теперь уйти.

Она сказала:

– Очень странно! Я что-то сделала не так?

Максим ответил без обмана:

– Нет, просто это я – дурак! Увлекся, сердца не жалея, сбежать задумал из семьи… Но понял вдруг, что мне милее жена и доченьки мои. Вот если б раньше – лет на двадцать – роман крутили б, как в кино. Сегодня ж поздно! Мне меняться, как ни прискорбно, не дано. Да, ты мне нравишься, не скрою. Да, Ната, я тебя люблю. Но не могу я быть с тобою и жизнь перевернуть мою. Пусть это прозвучит банально, но ты смеяться не спеши: моя любовь не сексуальна, она лишь плод моей души. Я возродил тобою душу, люблю твой образ, но не плоть, – боюсь, постель его разрушит и сможет быстро побороть. И райские завянут кущи, и сказка превратится в прах… Нет, я считаю, будет лучше друг друга сохранить в мечтах. Семейный быт – любви помеха, и мы погибнем вместе с ним…

Она ответила без смеха:

– Наверное, ты прав, Максим. Семья – ужасная обуза: готовка, стирка – это жесть! Не вынесем такого груза. Давай оставим все, как есть! Я о таком, как ты, мечтала, – ты о такой, как я, мечтал… Но, сбитый бытом с пьедестала, навек погибнет идеал!

 Он улыбнулся облегченно, сказал:

– Как будто тонны три с души упали уязвленной, и стало благостно внутри.

Он распрямил литые плечи, тряхнул седою головой:

– Спасибо, Натали, за встречу, мне было хорошо с тобой.

И по его румяной коже скатилась светлая слеза… Но, уходя, подумал все же: «Прощай, немецкая коза!»

И Зонн подумала украдкой, когда Максим уже ушел: «Да у него не все в порядке в трусах, наверное. Козел!»

Так разлетелись наши пташки, любовный пламень загасив, – великолепная Наташка и потрясающий Максим. Но эта истина известна: двум идеалам вместе тесно.

5.

И жизнь героев друг без друга потом размеренно текла: Наташа от баварца Гуго сынишку вскоре родила. Но назвала не Макс его, а Фриц – в честь деда своего.

И наш Максим живет – не тужит, снует, качается, тусит, и адюльтер ему не нужен, он им уже по горло сыт. Хотя Наташу вспоминает и фото закачал в смартфон: задорная и молодая, глядит с цветной картинки Зонн. А он вздохнет и скажет: «Что ж, мой мир и без тебя хорош!»

Хорош, хорош. Но, между прочим, сказать я должен под конец: Алине, младшенькой из дочек, Зарубин вовсе не отец. Ему Тамара изменяла не часто – где-то раз в сезон, когда обычно уезжала в командировки за кордон. То ль итальянец, то ль испанец был очень ласков и учтив, исполнил с ней любовный танец, второю дочкой наградив. Но Макс не ведает про это и любит Альку как свою. Тамара тоже беззаветно твердит ему: «Люблю, люблю»…

Любовь – диковинная штука, а коль женился – берегись!

Любовь – блаженство, но и мука…

Ведь это жизнь. Такая жизнь.

 

                                                                                                         ВОЗВРАТ НА с. ПУБЛИКАЦИИ: new