– Те-те-те, гордячка! Молодец, что сдержалась, а иначе вышел бы ужасный конфуз. Это же великий князь Михаил!

Дочка Пушкина опустилась в кресло:

– О, мон Дьё! Михаил Николаевич?!

– Собственной персоной.

– Но тогда я не понимаю… – И она пересказала родным все слова царевича.

«Лучшая партия»? – повторила Наталья Николаевна. – Кто же? Дубельт? Но Орловы выше Дубельтов – и по титулу, и по должности.

– Может быть, он имел в виду себя? – вырвалось у девушки, и она сама осеклась, осознав всю нелепость предположения.

Мать поморщилась:

– Господи, о чем ты? Даже не смешно, если это шутка.

Неожиданно та обиделась:

– Ну, а если он влюбился в меня?

– О, тем хуже для тебя, моя дорогая. Потому как не женится. Быть же фавориткой великого князя – безусловно, почетно, но такого почета я не пожелаю собственной дочери.

Разговор их прервался появлением Николая Орлова: выглядел он слегка растерянным, даже спавшим с лица. Это не укрылось ни от кого. Таша встревоженно подалась вперед:

– Вы как-будто бы расстроены чем-то, Николай Алексеевич? Не случилось ли что худого?

Он, смутившись, потупился:

– Да, вы правы… Маменька почувствовала себя дурно и должна была покинуть дворец. Мне придется последовать вслед за ней – не могу же я веселиться в данных обстоятельствах! – юноша вздохнул. – Извините великодушно, Наталья Александровна, что мое обещание – танцевать только с вами на балу – оказалось лишь пустыми словами.

Девушка печально кивнула:

– Мне, конечно, грустно, что вы уедете, но сердиться на вас по такому поводу было бы нелепо. Я желаю вашей любезной маменьке доброго здоровья и надеюсь, что ей вскоре станет лучше.

– Благодарствую, благодарствую, – торопливо сказал Орлов, церемонно шаркая ножкой.

– Напишите мне, коли захотите.

– Непременно, не далее, как завтра же поутру.

– Буду ждать вестей.

Проводив его долгим взглядом, Ташина родительница заметила:

– Странная история… И немного фальшивая – не находишь?

Таша покраснела:

– Ты считаешь, что он лукавит?

– Я считаю, что когда сын волнуется о здоровье матери, он не прячет глаз, как нашкодивший мальчик. Дело тут, по-моему, не в мадам Орловой.

– Да? А в чем же?

– Мне пока не ясно…

Тут опять возле них, словно чертик из табакерки, вырос Дубельт-старший – и на сей раз уже с младшим сыном. Тот от выпитого вина был немного красен и все время покачивался с каблука на носок и обратно.

– Вот и мой наследничек, – улыбнулся Леонтий Васильевич, показав при этом мелкие лисьи зубки. – Он приличный малый, хоть и легкомыслен слегка, в силу молодости и веселого нрава. Но по службе характеризуется положительно. Командиры хвалят за храбрость. Нынче получил отпуск после небольшого ранения. Ничего серьезного – пуля прошла навылет, не задев каких-либо важных органов.

Михаил щелкнул каблуками:

– Честь имею! Папенька обо мне тут наговорил с три короба – и приятного, и не очень. Я отвечу, что на самом деле и не столь хорош, и не столь уж плох. Истина где-то в середине.

– Что, ни рыба, ни мясо? – усмехнулся отец.

– Может быть, и так. В переделках с горцами я не праздную труса, но потом, после боя, с удовольствием выпью пунша и сыграю в ералаш или преферанс.

Но родитель и тут съехидничал:

– То-то маменька не позволила тебе взять с собой на театр военных действий нашего повара Фому, чтобы ты не проиграл его в карты.

Все кругом засмеялись, в том числе и Михаил Дубельт. Он с ухмылкой проговорил:

– Странная у вас, папенька, манера: предложить мне знакомство с будущей возможной невестой и при этом выставить меня в ее глазах полным дураком-с!

Но сыновий упрек не смутил жандармского шефа. На лице у Леонтия Васильевича оставалось прежнее выражение благостной игривости.

– Да, мон фис, и хотел бы соврать, да устои не позволяют. Нет ничего священнее правды. И пошел служить в Третье отделение только для того, чтобы государь знал всю правду о творящихся в нашей стране умонастроениях и заботах. Ничего кроме правды. Ибо если не мы, честные и правдивые граждане России, то кто же?

Михаил скривился:

– Ну, теперь замучил всех моралитé. Мы же на балу, господа! Разрешите, драгоценная мадемуазель Натали, ангажировать вас на следующий тур-с!

– Сделайте одолжение, мсье Дубéльт.

Офицер протянул ей руку в белой перчатке, и они степенно отправились в круг.

– Неплохая была бы пара, – с удовольствием произнес Леонтий Васильевич. – Вы согласны, Петр Петрович?

Тот в усы сделал «пуф!», а затем пророкотал неуверенно:

– Да, со стороны смотрятся прекрасно… Но решать молодым самим… и Наталье Николаевне, полагаю. Я ведь только отчим.

– Вы Наташе заменили отца.

– Благодарствую. Между тем не хочу навязывать свое мнение.

«А оно у тебя имеется?» – мысленно спросил Дубельт-старший, но не произнес ничего. В то же время Пушкина-Ланская согласилась с мужем:

– Да, решать будут молодые. Ничего не имею против этого брака, более того – породниться с Дубельтами лестно и почетно. Но неволить дочь не хочу и не стану.

Наклонившись вперед, шеф жандармов чуть понизил голос:

– Уж не думаете ли вы, что сердечная склонность вашей дочери к Николаю Орлову может привести к узам Гименея?

Мама Таши посмотрела ему в глаза:

– Вы и это знаете?

С легким поклоном он ответил:

– О, конечно, знать, что творится в нашей империи, мой служебный долг… Более того, у меня состоялся разговор с Алексеем Федоровичем Орловым на сей предмет. Граф сказал решительно, что костьми ляжет, но женитьбы сына на Наталье Александровне не допустит.

Пушкина-Ланская поджала губы:

– Понимаю, да… мы ему не ровня…

– Мир таков, что условности нередко выше здравого смысла… А мое предложение обдумайте. Я, конечно, не граф, но по части голубой крови потягаться могу с любым из Орловых. Ибо матушка моя – урожденная Бурбон, родственница правящих домов Франции и Испании. Честь имею! – и Леонтий Васильевич церемонно откланялся.

А танцующие Миша и Таша тоже смогли обменяться несколькими репликами. Первым начал Дубельт:

– Николя Орлов без ума от вас. И теперь вижу, почему.

– Мерси бьен, мсье…

– Вы его тоже любите-с?

– О, его нельзя не любить! Он само совершенство.

– Неужели?

– Я уверена в этом.

– Даже после бегства с нынешнего бала?

– Почему «бегства»? Он поехал вслед за занедужившей матерью.

– А вы знаете, отчего ей стало нехорошо?

– Нет, не ведаю.

– Ну, так я открою. Николя показал родителям вас – вы тогда танцевали с великим князем – и ничтоже сумняшеся объявил, что намерен сделать вам предложение. Мсье Орлов ему запретил. Николя ответил, что в таком случае застрелится. Тут мадам Орловой сделалось как раз дурно, и она умоляла сына дать ей клятву, что не станет накладывать на себя руки и не женится на вас, а иначе она умрет. Николя обещал. С тем мадам и уехала.

Бедная Таша танцевала какое-то время молча. А потом печально произнесла:

– Что ж, вполне возможно. Только это ничего не меняет.

– Вы считаете-с?

– Николай вновь заговорит с отцом и матерью, как ей станет лучше.

– Не посмеет. Я-то Кольку знаю.

– Значит, обвенчаемся тайно.

– Тайно? Николя? Не смешите меня. Я – могу. Он – в последнее мгновение струсит.

– Ни за что не струсит.

– Да подумайте сами! Если встанет выбор – сделаться супругом вашим и убить собственную мать или разорвать с вами и тем самым уберечь ея от могилы – что он предпочтет?

Таша не ответила, лишь слегка сощурилась:

– Для чего вы черните его в моих глазах? Настоящие друзья так не поступают.

Михаил озорно расплылся:

– Дружба дружбой, а когда речь идет о женщине, не до сантиментов.

Девушка спросила:

– Вы желаете отбить меня у него?

Дубельт-младший вытянул лицо, закатив глаза:

– О, сэ трэ вульгар! Не «отбить», а отвоевать.

– Пусть – отвоевать. Только воевать придется не с ним.

– С кем же, интересно-с?

– С тем, кто выше вас, вашего отца и графа Орлова, вместе взятых.

Михаил задумался. Наконец, спросил:

– Уж не государь ли?

– Нет, но очень близко.

– Что, великий князь?

Таша улыбнулась загадочно.

– Ах, ну да: вы же танцевали… Значит, он успел намекнуть?..

Пушкина молчала. Дубельт помрачнел и сказал со злостью:

– Значит, повоюем с великим князем.

– Справитесь?

– Посмотрим-с.

Бал закончился в половине третьего ночи. Возвращались в Стрельну в полной темноте. По дороге Наталья Николаевна обратилась к дочери:

– Ну, довольна, Таша? Не разочарована?

– Да и нет. Всё, конечно, пышно, ярко, празднично. Музыка, цветы, удивительные наряды… Государь, вельможи… Но события эти, разговоры… Даже голова разболелась.

– У меня голова болела еще с утра. Я предчувствовала недоброе.

– Думаешь, недоброе?

– Ах, не знаю, не знаю, девочка… Но мне кажется, лучше бы этого бала не было бы вовсе.

– Тем не менее он случился. И теперь уже никто ничего возвернуть не сможет.

Пушкина-Ланская даже вздрогнула. Таша удивилась:

– Что с тобой, мамá?

– Так, воспоминания… Ты сейчас невольно повторила реплику мою. Слово в слово.

– Да? Которую?

– Ту, что вырвалась у меня сразу после гибели твоего отца.