Из дверей вышла стройная высокая дама в светлом закрытом платье с буфами и соломенном капоре с темным плюмажем на затылке; ленты капора были завязаны не прямо под подбородком, а под правой щекой, очень элегантно; три прелестных свежесрезанных розы украшали ее: две на поясе – розовая и красная, а одна, розовая, в черных волосах; волосы – подстать перьям, брови темные, рот прелестный маленький; а в руке зонтик.

– Вот позвольте, Михаил Юрьевич, вам представить мою супругу, Екатерину Григорьевну. Отчество – мое, между прочим, – и расхохотался.

– То есть, как же – ваше? – удивился Мишель.

– Очень даже просто. Мы с моей покойной женою – царство ей небесное! – приютили и удочерили девочку-черкешенку. Записал ее тогда на себя. А когда жена скоропостижно преставилась, а Катюша у меня подросла, мы и поженились. Разница у нас в тридцать пять годков.

Катя улыбнулась:

– Это не мешает нашему счастью, ведь у нас две прелестных дочечки.

Подполковник, подтверждая сказанное, молодецки подкрутил правый ус.

Мальчик-грузин вывел под уздцы лошадь, запряженную в скромную, кожей обтянутую коляску, и залез на козлы. Нечволодов подал руку даме, помогая ей сесть. И, усевшись сам, обратился к гостю:

– Коль уж так случилось, Михаил Юрьевич, что не смог я достойно вас принять нынче, так не обижайтесь, приезжайте сызнова, как того изволите. Посидим, выпьем молодого вина и поговорим как друзья.

Лермонтов прижал руку к сердцу, а потом посмотрел на Катю. Та произнесла добродушно:

– Будем очень рады.

Молодой человек подумал: «Эх, украсть бы тебя у старого мужа да и увезти куда-нибудь в Персию, где никто нас не сыщет… Но нельзя, нельзя, долг велит подчинять чувства разуму». Он вскочил в седло и поехал рядом с коляской.

 

6.

Слава Богу, не опоздали: зрители на спектакль только собирались. Сцена и скамейки были установлены на открытом воздухе, в роще за селом, и деревья, что росли вкруг поляны, создавали иллюзию театральных стен. Пара Нечволодовых беспрестанно раскланивалась, здоровалась, а Григорий Иванович многим пожимал руку. Безобразов отправил отставного подполковника с женой в первые ряды, предназначенные для почетных гостей, а, увидев Лермонтова, сказал:

– Разрешите, Михаил Юрьевич, вас представить князю и княгине Чавчавадзе. Я как доложил, что вы прибыли к нам на службу, так они проявили к вам интерес живейший.

– Я весьма польщен.

Князь был в партикулярном – фрак из темной ткани, брюки светлые, полосатый жилет и широкий галстук на стоячем воротнике, а княгиня в чепце с перьями и в приталенном платье с огромными вздутыми рукавами (мода была явно петербургской).

Познакомились. Александр Гарсеванович говорил по-русски с легким акцентом, то и дело сбиваясь на французский, а его супруга, Саломея Ивановна, деликатно сохраняла молчание.

– Я поклонник ваших поэтических дарований, – сообщил Чавчавадзе, изучая собеседника пристально. – Большей частью в списках. Ведь и зять мой покойный, Грибоедов, тоже не печатался, к сожалению. Ничего, время все расставит по своим местам. Я хотел бы перевести на грузинский ваше стихотворение про русалку.

– Был бы счастлив необыкновенно.

– Приезжайте к нам в Цинандали. Запросто, без церемоний. Мы гостям всегда рады. Александр Пушкин заезжал по пути в Арзерум, а с его братом Львом мы вообще друзья.

– Непременно буду.

Поклонившись, Михаил ушел в задние ряды, так как мéста на первых скамьях ему не нашлось. Полковой оркестр заиграл веселую пьеску, и драгуны, составлявшие большинство публики, постепенно затихли. Занавес раскрылся. Декорация представляла из себя покои герцога, сделанные довольно топорно, но, как видно, с большим желанием сделать хорошо. Точно так же играли исполнители заглавных ролей: чересчур громко, ненатурально, но напористо, с увлечением. Лермонтов с беспокойством ожидал появления Кити-Виолы и дождался, наконец: небольшого роста, хрупкая, с темными волосами под шапочкой и огромными синими глазами, девушка не терялась на сцене и произносила свои слова с должной долей иронии.

«А она похожа на Варьку Лопухину, – с грустью отметил про себя Михаил. – Это помешает мне ее полюбить. Вечное сравнение… Нет, увы, Кити Чавчавадзе – не для меня. Надо посмотреть еще на сестру».

Нина Грибоедова появилась в середине первого акта. Выше Екатерины на полголовы и гораздо величавее. Взгляд уверенной в себе женщины. Голос ровный, бархатный. Плавные движения. Ей бы не в комедии выступать, а в трагической пьесе, например, в его «Маскараде». Даже имя героини странным образом совпадает… «Маскарад» писался года два назад, и о Чавчавадзе Лермонтов не думал. Или думал? Знал, что юную жену погибшего Грибоедова зовут Нина… Нет, не думал, не думал. Разве подсознательно?..

«Маскарад» не пропустила цензура.

«Горе от ума» не пропустила цензура.

Тоже совпадение?

Публика смеялась диалогам Оливии и Мальволио. Постановка нравилась, действие то и дело прерывалось аплодисментами. А Мишель отчего-то затосковал, ощутил внутри странный холодок, каждый раз возникавший при мыслях о Судьбе. О его Судьбе. И о смерти. О его смерти. Все кругом смеются, а ему тоскливо. Что-то в нем не так? Почему не может быть никогда таким, как все? Вроде иногда получалось, забывал о страшном, отдавался разгулу. А потом вдруг накатывало опять. Вот придумал себе, что сегодня влюбится в Кити Чавчавадзе. Или в Нину. А как будто бы влюбился в другую Кити – Катю Нечволодову. Но она чужая жена. И грешно обидеть славного человека – отставного подполковника.

Снова неудача.

Снова он один.

Никого родного. Бабушка не в счет.

Ни одна женщина не может его понять.

Иванова, Лопухина… И Сушкова не может.

Ведь ему нужна женская душа, а не тело. Тело – не загадка. Он ее давно разгадал. Душу в ком открыть?

Как придуманный им Демон – жаждет насладиться душой.

Маленький трагический ловец душ. Демон или Ангел?

У него на груди – оберег с иконкой Михаила Архангела. Бабушкин подарок.

Он оберегает. Ангел-хранитель. Значит, все же Ангел?

Господи, помилуй!

В перерыве многие драгуны подходили знакомиться. Лермонтов почти успокоился, улыбался, слушал разговоры о скором выступлении в сторону Тифлиса, чтоб участвовать в смотре. Смотр – демонстрация дисциплины и выучки. Николай Павлович обожает смотры. Сын своего отца – императора Павла, для которого боевые действия были ничто, а парады – всё.

Михаил решил: надо отвлекаться от мрачных мыслей службой и литературой. Может, на роду так ему написано – не познать семейного счастья? Как это у Пушкина? «Нет, я не создан для блаженства; ему чужда душа моя; напрасны ваши совершенства: их вовсе не достоин я».

Нет, при возможности он проведает князей Чавчавадзе обязательно. Нанесет дружеский визит.

А вот к Нечволодовым вряд ли завернет. От греха подальше…

Еле дождавшись окончания представления, Лермонтов воспользовался тем, что публика, аплодируя, сгрудилась у сцены, скрылся за деревьями, постоял, подумал, а затем, резко повернувшись, зашагал домой.

Глава вторая

1.

В Крым и на Кавказ жаждало поехать все семейство царя, вплоть до пятилетнего царевича Микки, но монарх решил осчастливить лишь жену, Александру Федоровну, старшего сына Александра – цесаревича, наследника русского престола, и недавно отпраздновавшую совершеннолетие дочь Марию. Первая железная дорога в России пролегла в то время только от Петербурга к Царскому Селу и Павловску, так что путешествовать приходилось в каретах и на пароходе.

«На хозяйстве» в столице император оставил младшего брата – великого князя Михаила Павловича, графа Новосильцева – председателя Госсовета и кабинета министров, а еще особо доверенное лицо – графа Нессельроде, вице-канцлера.

Августейшие странники провели неделю в Таврической губернии и открыли гравийную дорогу из Ялты в Алушту и Симферополь, а затем в Севастополе сели на военный пароход «Северная Звезда» и поплыли к Черноморскому побережью Кавказа. Стали на Геленжикском рейде, приняли доклад барона Розена и смотрели войска. Но парад не удался: проливной дождь и порывистый ветер смазали впечатление, а на рейде неожиданно загорелся трюм корабля сопровождения, и один из матросов был доставлен в госпиталь с жуткими ожогами. Царь сердился, выговаривал подчиненным. Дальше – больше: на морском пути к югу, в сторону Сухум-Кале, их настиг шторм, дурно повлиявший на самочувствие ее величества, и пришлось задержаться в крепости на несколько дней. А затем дорога в каретах до Тифлиса под охраной казаков, пехотинцев и нескольких пушек заняла трое суток, с остановками на ночлег в Кутаиси и Гори. Здесь царя приветствовал грузинский губернатор князь Палавандов, а уже в Тифлисе – военный губернатор генерал-лейтенант Брайко. Снова не обошлось без досадного происшествия: на торжественный прием опоздал полицмейстер Ляхов, а когда явился, был изрядно пьян (он потом оправдывался, что принял для храбрости), чем разгневал его величество; не сходя с места, самодержец повелел снять несчастного с должности и отдать под суд.

Вечером 9 октября зарядил дождь, и семья императора возвратилась со службы в храме Успения Пресвятой Богородицы (прозванный в народе Сиони – в честь Сионской горы) под зонтами. Во дворце губернатора разожгли камин. Чувствуя недомогание, Александра Федоровна не вышла на ужин. Николай Павлович ел рассеянно, обронил: «Как бы завтра ливня не было: вновь провалим смотр», – не допил чаю и покинул стол. Дети поняли, что парад состоится при любой погоде.

Брат с сестрой устроились в креслах у камина, Александр завороженно смотрел на огонь, а Мария куталась в тяжелую шаль. Прервала молчание и спросила:

– Саша, ты о чем думаешь?

Он взглянул на нее как-то отрешенно и пожал плечами:

– Ни о чем. Об империи нашей. Как же управлять ею тяжело! Столько верст, столько весей и городов, столько лиц и характеров! Чем добиться спокойствия? Миллионную армию держать тяжело, разориться можно.

Девушка ответила:

– Папенька считает, главное – это армия. Наш великий предок Петр Первый завещал нам беречь как зеницу ока армию и флот.

– Я не возражаю, но какую армию? Мы по-прежнему молимся на Суворова: «Пуля дура – штык молодец!» Но настало иное время. Вместо парусного флота нам нужны военные пароходы. Вместо наших гладкоствольных – нарезные ружья. Новая артиллерия… Но попробуй сунься к отцу с этими идеями – или засмеет, или отругает. По нему, всё у нас идет правильно.

У великой княжны вырвался смешок:

– Да уж, он в последние годы сделался нервозен. Говорит, турки обнаглели и хотят вернуть себе Крым. А ведь это новая война.

– Сами по себе турки не решатся. Но коль скоро их поддержат Англия и Франция… Не исключено.

– А зачем Англии и Франции поддерживать Турцию?

– Очень просто: Черное море. Кто владеет Крымом и Балканами, кто сидит на Дунае, тот господствует в Черном море. И растущее влияние России в этом регионе им не нравится.

– Ну, а мы объединимся с Австрией и Пруссией. Граф Нессельроде очень ратует.

– Знаю, знаю, – цесаревич вздохнул. – Только силы выйдут неравные. Англия и Франция нас обскачут.

Книжка, лежавшая на коленях Марии, соскользнула на пол. Александр наклонился, поднял и прочел:

– Пушкин. «Капитанская дочка». Нравится?

– Просто гениально.

– А по мне, так его стихи много лучше. Проза – никакая… безыскусственная, бесцветная…

– Ну, не знаю, Саша. Проза и должна быть такой – вроде бы прозрачной, как стеклышко, а на самом деле – хрусталь.

Брат насмешливо цокнул языком:

– Ух, ты, как сказала! Ты сама поэт.

– Мерси бьен. – Дернула плечами. – Нет, поэт – это Пушкин. Бедный Пушкин! – И закуталась больше в шаль.

Цесаревич отметил:

– Да, потеря для нашей литературы огромная… «Погиб Поэт! – невольник чести, пал, оклеветанный молвой…» Тоже гениально, не правда ли?

Но царевна не согласилась:

– Гениально вначале, а потом ругательства неуместные.

– Да, за то и был послан папенькой на Кавказ.

– Значит, где-то здесь.

– Отчего же «где-то». Под Тифлисом, в Нижегородском полку драгун. Завтра мы его увидим на смотре. – Помолчал и добавил: – За него Сперанский очень просил. Говорит: намекните батюшке на Кавказе как-нибудь в удобное время, что нельзя подвергать нового поэта опасности. Мы второй такой потери не переживем.

– Что же ты? Намекнул папá?

– Нет, какое там! Без конца рычит. Страшно подступиться.

Девушка задумалась. Красные отблески огня делали ее похожей на греческую статую. Или Клеопатру. Впрочем, кто теперь знает, как царица Египта выглядела в жизни?

– Может быть, попробуем через маменьку? – подняла глаза на наследника. – Русской литературой увлечена. И считает себя покровительницей искусств…

Александр оживился:

– Попытаться надо. Переговори с ней – так, по-женски, как вы это умеете… растопи ее благодушное сердце. Думаю, мамá согласится.

– Постараюсь, коль представится подходящий случай.

 

2.

Ныне Дидубийский район – часть Тбилиси, а тогда это было примыкавшее к городу поле, на котором с древних времен местные князья устраивали смотры военных сил. Полукругом высились уступами каменные скамьи – явно напоминая античный театр. На скамьях раскладывались ковры, и сиятельные особы рассаживались на них, не боясь застудиться.

Но погода 10 октября 1837 года выдалась отменная: облаков не было в помине, солнышко сияло по-летнему, на древках развевались знамена, и блестели золоченые пуговицы мундиров. Всех участников смотра подняли ни свет ни заря, и с шести утра они ожидали государя-батюшку в полной выкладке и боеготовности. Император с семейством прибыл в восемь. Ехал на вороном жеребце, в форме Измайловского лейб-гвардии полка, шефом которого состоял еще с детства: темно-синий мундир с серебристым поясом. Не спеша миновал ряды выстроенных в каре пехотинцев и кавалеристов. Останавливался, приветствовал:

– Здравия желаю, удальцы-драгуны!

– Здравия желаем, ваше императорское величество! – рявкали войска. – Уррр-а-а!

– Здравия желаю, молодцы-артиллеристы!.. Здравия желаю, орлы-казачки!..

– Уррр-а-а!.. Уррр-а-а!..

       Завершив объезд, обратился к воинам с краткой речью, объяснив, какую важную миссию выполняют они на Кавказе, подавляя сопротивление бунтовщиков и оберегая границы Российской империи с юга.

– Рады стараться, ваше императорское величество! – прозвучал тысячеротый ответ.

Самодержец спешился у сидящих на скамьях и коврах почетных гостей – Александры Федоровны с детьми. Занял место в центре. Милостиво кивнул: начинайте!

Духовой оркестр грянул старый гимн «Гром победы, раздавайся!» – и полки стали перестраиваться для торжественного марша. Первой шла пехота – все тянули ножку, как когда-то требовал император Павел, – слаженно, стройно, плечом к плечу. Дальше гарцевала легкая кавалерия – уланы в голубых мундирах, гусары в красных доломанах и ментиках и драгуны в черном, казаки в бурках и папахах. Вслед за ними двигалась тяжелая кавалерия – кирасиры и карабинеры. Замыкала шествие артиллерия: кони и волы тащили малые и большие пушки и мортиры. А в конце оркестр проиграл недавно принятый новый гимн – «Боже, царя храни!» (музыка Львова, слова Жуковского). Все присутствующие стоя пели, в том числе и самодержец. Он был очень доволен увиденным, все прошло без сучка, без задоринки, мощь империи казалась незыблемой, значит, жизнь прожита не зря.

Подозвал Розена, троекратно обнял и расцеловал:

– Вот потрафил, Григорий Владимирович, усладил душу. Шли сегодня прекрасно. А драгуны – и вовсе превосходно. Кто их командир – Безобразов? Надо наградить. А линейный батальон сбил слегка каре – видел, да? Ничего, нестрашно. Но драгуны-безобразовцы – молодцы!

В командирском шатре на краю поля выпили по чарке во славу русского оружия и отдельно – кавказского корпуса. Говорили о дальнейших операциях против горцев и детально – о пленении Шамиля. Царь был возбужден, часто улыбался, что в последнее время делал весьма нечасто. Тут-то Александра Федоровна и произнесла свою знаменательную реплику, о которой потом долго судачили в светских кругах:

– Николя, дорогой, – говорила она по-французски, – отчего бы тебе по сему случаю не помиловать Лермонтова, поэта?

Все тревожно замерли. Николай Павлович посмотрел на супругу в недоумении:

– Лермонтов? А причем тут Лермонтов?

– Он драгун Нижегородского полка, чей проход так тебя порадовал.

Самодержец повернул лицо к Розену: