Михаил Казовский

 

КАТИШ И БАГРАТИОН

 

Повесть

 

 

1.

Весь июнь 1815 года выдался чрезвычайно жарким. Вена, столица Австрии, приходила в себя после представительного конгресса, длившегося полгода: главы четырех государств, одолевших Наполеона, обсуждали, как должна выглядеть Европа после восстановления династии Бурбонов в Париже. Собственно, все вопросы решались приватно и кулуарно, на пленарное заседание собрались только раз, в конце, чтобы подписать заключительный документ, а вообще просто веселились, пили, ели, танцевали и флиртовали напропалую. Кто-то остроумно назвал конгресс «вальсирующим» – и попал в точку.

Русская делегация была самой многочисленной, пышной, во главе с императором Александром I – тот считал себя первым среди равных, главным победителем, и, по аналогии с гомеровской Троей, на войну с которой поднялась коалиция царей Греции, нашего монарха льстиво величали Агамемноном. Он с улыбкой кивал.

Вместе с ним приезжала и его младшая сестра, Екатерина Павловна, русская великая княжна и принцесса Ольденбургская, овдовевшая три года тому назад. Говорили, будто у нее с августейшим братом очень близкие отношения, даже более близкие, чем положено брату и сестре. Властная и дерзкая, 27-летняя красавица походила на свою бабку, в честь которой и была крещена – Екатерину Великую. А в семье ее звали просто – Катúш.

Во второй половине июля брат уже уехал, а она еще оставалась в Вене, непонятно зачем. Говорила, что нездорова и поедет в Россию со дня на день, как почувствует себя лучше.

Утром 29 июля, встав пораньше, до жары и полуденной духоты, выпив чаю со сливками (кофе натощак она не пила, полагая, что от этого портится цвет лица), встала за бюро и собственноручно написала два письма.

Первое – княгине Долгорукой, а второе – княгине Багратион. Назначала обеим свидание на шесть вечера в русской миссии – резиденции князя Разумовского в Ландштрассе – и просила не опаздывать. Повелела слугам стол накрыть в застекленной галерее, выходившей в парк: и привольно дышится ветерком с Дуная, и лужайки с клумбами, необычно подстриженные кусты ублажают взор. Уточнила меню. А потом пошла и молилась перед образами. Как не помолиться: 29 июня – Петров день.

 

2.

Получив записку от великой княжны, Долгорукая очень удивилась. Что за суаре? По какому поводу? Дружбы между дамами никогда не было – Долгорукая старше на двадцать лет. Вежливо раскланивались при встречах, не более. Говорили сдержанно. Ведь княгиня не забыла обиду, нанесенную императором Павлом ее семье. А обида распространялась и на дочь Павла, Екатерину Павловну.

Дело вышло вот как.

Долгорукая – урожденная княжна Барятинская. И ее отец, Федор Барятинский, был замешан в смещении царя Петра III. То есть, способствовал воцарению Екатерины II. И в ее время он ходил в любимчиках, получал награды и звания, но когда править начал Павел, то причастные к убийству его отца оказались в опале. Более того, новый император постановил, чтоб они, косвенные и прямые убийцы, в том числе Барятинский, выкопали гроб с телом Петра III и захоронили его в Петропавловской крепости. Оскорбленный Федор, убоявшись новых репрессий, убежал с семьей за границу, в Париж.

Правда, император Александр Павлович, не любивший родителя и причастный к заговору против него, обласкал Барятинских, те вернулись в Россию, а Екатерина Федоровна, к  тому времени уже Долгорукая, сделалась фрейлиной императрицы. Но обида не забывалась.

В Вену она приезжала к сыну – тот входил в свиту самодержца, – а потом лечилась в одной из венских клиник от депрессии: потеряв в 1812 году двух когда-то любимых мужчин, всё никак не могла прийти в себя.

Долго вертела в руках письмо от Катиш – и не знала, как к нему отнестись, принимать приглашение или нет. Ни встречаться, ни разговаривать с дочкой Павла никакого желания не было. Но вступать в конфликт тоже не хотелось. А тем более, накануне назначения Долгорукой кавалерственной дамой (все необходимые бумаги собраны давно и лежат на столе у его величества). Нет, придется ехать. А не то Катиш пожалуется маман, вдовствующей императрице, а Мария Федоровна, паче чаяния, повлияет на сына, Александра Павловича, и последствия могут выйти самые неблагоприятные. Ладно бы для нее, но для сына при дворе? Не дадут камергера? А потом шталмейстера? Нет, не дай Бог! Надо съездить. Зубы сжать и съездить. Выдержать один вечер.

 

3.

Но зато княгиня Багратион отнеслась к письму от Катиш с нескрываемым любопытством. Отношения у них были неплохие, даже родственные: ведь за время Венского конгресса Александр Павлович ночевал у мадам Багратион не раз. (И не только у нее, разумеется.) Светская красавица с удовольствием пускалась во все тяжкие. И шокировала австрийскую публику платьями из индийского муслина – полупрозрачными и в обтяжку. Получив за это прозвище Le bel ange nu – «обнаженный ангел». И второе – Chatte blanche – «белая кошка».

Девичья фамилия ее была Скавронская.

Прадед – Карл Скавронский – из лифляндских крестьян, приходился родным братом Марте Скавронской, прачке, маркитантке, ставшей любовницей Петра I и затем российской императрицей Екатериной I. И благодаря ей, все Скавронские обрели дворянство и графский титул.

Это линия со стороны отца.

А со стороны матери доводилась внучатой племянницей князю Потемкину. Фаворит Екатерины Великой, он не отличался тоже высокой нравственностью, поселив у себя в особняке всех своих племянниц и по очереди переспав с каждой. Больше остальных ему нравилась будущая мать княгини Багратион. Он ее и выдал вскоре за Скавронского, впрочем, продолжая держать в любовницах.

Словом, чувственность, тяга к сладострастию оказалась у них в крови.

И княгиня Багратион, при живом еще муже (генерал сражался на полях Европы с Наполеоном, а она крутила романы в Вене) прижила дочку от австрийского канцлера Меттерниха. Не избег ее чар и посланник русского монарха князь Разумовский. Так что его дворец в Ландштрассе она знала как свои пять пальцев.

Для чего же Катиш ищет встречи с мадам Багратион? Хочет пригласить вернуться на родину, сделать придворной дамой? Нет, она не поедет. Ни за что не поедет. И не потому, что не любит Россию. Любит, но издалека. Ей в Европе комфортнее. Да и все ее знакомые, друзья теперь здесь. Вот наладится в Париже нормальная жизнь после всех наполеоновских потрясений, и она переедет на Елисейские поля, в центр моды, литературы, живописи, музыки. Или у Катиш какое-то тайное послание от его величества? Как любовник Александр Павлович был, конечно, весьма своеобразен – он предпочитал не совсем традиционные формы близости с дамами, отчего не имел собственных детей, – но монарх есть монарх, может наградить, даровать крестьян и деревни, просто денег дать (а Багратион, привыкшая жить на широкую ногу, очень нуждалась в дополнительных средствах). Хочет облагодетельствовать вдову за былые заслуги мужа-генерала, голову сложившего за царя и Отечество? Да, супруги Багратион более семи лет жили врозь. Но ведь не были в церковном разводе! Значит, формально в браке. И она его фамилию носит. Совершенно законная наследница всех его активов. У нее дочь. Пусть не от него, но ведь он признал и удочерил, записал на себя – девочка с тех пор не бастард, а княжна. Всё официально. И комар носу не подточит.

А к Катиш одеться надо поскромнее обычного. Соблазнять в русской миссии некого. Разумовский давно в прошлом. Да и лет ему, слава Богу, за шестьдесят. Хоть и бодрячок, но уже старик.

Ах, Катиш, Катиш! Может, собирается возвратить что-нибудь из личных вещей Багратиона? Он ведь ей дарил много ценного. Всем известно, что у них был роман. Даже говорили, будто генерал жаждал взбунтовать армию против императора и отдать трон Катиш. Сделав ее Екатериной III. Но, по счастью, слухи не подтвердились.

Да, к Катиш надо обязательно ехать. Эта встреча обещает немалые выгоды. А мадам Багратион, несмотря на свою репутацию крайне легкомысленной стервочки, оставалась всегда себе на уме, взвешивала «за» и «против» и не упускала никогда своей выгоды, материальной прежде всего.

 

4.

Первой ко дворцу Разумовского подкатила коляска Долгорукой. Подбежал привратник, распахнул дверцу, опустил ступеньку, а явившийся камер-лакей подал руку и помог сойти. Статная высокая дама. Шляпа, украшенная страусовыми перьями. Поясок под самую грудь. Рукава длинные, сверху собранные фонариком, а подол в кружевах. Много, много оборок у ног. И на шее бриллиантовое колье. Взгляд задумчивый, мудрый. Ведь не зря известная французская художница Виже-Лебрен написала портрет Долгорукой в костюме сивиллы – античной прорицательницы. А потом вспоминала: «Красота ее меня поразила: черты лица ее были строго классические, с примесью чего-то еврейского, особенно в профиль; длинные темно-каштановые волосы падали на ее плечи; талия ее была удивительная, и во всей ее особе было столько же благородства, сколько и грации».

Во дворце ей навстречу вышел Разумовский – жилистый, прямой, с благодушной улыбкой на лице. Был одет в темный фрак с воротником фатерморд, с орденом Александра Невского на красной ленте на шее, в светло-коричневые брюки, чулки и туфли с золочеными пряжками. Волосы с проседью. Добрые глаза.

– Милости прошу, дорогая Екатерина Федоровна. Рад вас видеть. Ваше посещение – честь для этого дома.

– О, благодарю вас, Андрей Кириллович. Я слегка озадачена приглашением от великой княжны. Интересно, чему обязана?

– Не могу знать. Я не посвящен.

– Ой ли? Ведь она как-то объяснила свои намерения?

– В самых общих чертах. Да она сама вам сейчас поведает. Скоро выйдет. Проходите, сделайте одолжение, в Розовую гостиную.

– Мерси бьен. Вы известный дипломат. Никогда не скажете ничего определенного.

Усмехнулся:

– Да, за то и держат.

Села в мягкое кресло рядом с приоткрытым окном. Человек принес фужер с оранжадом. Сделала несколько маленьких глотков: в ароматном напитке плавали льдинки, и была опасность простудить горло.

Между тем напольные часы в соседней гостиной гулко пробили шесть раз. И буквально в ту же секунду на пороге возникло белое облачко из муслина и кружев – залетела княгиня Багратион. Легкий шмиз на ней был украшен узкими темными полосками, и рисунок их повторялся на рукавах-фонариках и подоле платья. Белые шелковые перчатки выше локтя. Черный жемчуг в ушах и две нитки его на шее. И тюрбан с перьями. Светлые кудряшки. Кругленький, чуть вздернутый носик. Бледно-голубые насмешливые глаза. Розовые щечки.

Увидав Долгорукую, радостно приветствовала ее по-французски:

– Бон суар, мадам. Как поживаете? Где вы пропадали? Я была уверена, что уже покинули Вену.

– Я лечилась у профессора Мейерсдорфа.

– Нервы? Доктор Мейерсдорф – врачеватель нервных недугов.

– Совершенно верно. Находилась в столь расстроенных чувствах, что была готова наложить на себя руки.

– О мон Дьё!

– Но теперь уже много лучше. Жизнь продолжается, несмотря на наши тяжкие утраты.

– Да, вы правы: надо жить – ради своих детей, по крайней мере. Ваш чудесный сын – такой красавец. Венские барышни были от него без ума. Он служил, я знаю, под крылом моего супруга?

– Да, в турецкую кампанию. А затем перешел в придворное ведомство. У меня и младший сын – тоже военный. А единственная доченька замужем за князем Салтыковым.

– Как же, как же, кто ее не знает при дворе! – пригубив оранжад, генеральша спросила: – Для чего ее высочество пригласила нас?

– Я сама теряюсь в догадках. И Андрей Кириллович отвечал туманно.

– Он такой хитрец. Знает, да не скажет.

– Даже вам не сказал? – намекнула Долгорукая на их давний роман.

Но княгиня Багратион не смутилась, только закатила миленькие глазки:

– Ах, оставьте, никогда он не смешивал деловое и личное. Даже сам с собой начеку: может выпить несколько бутылок шампанского, но не выболтать ни одной тайны.

– Да, он душка.

«Душка» появился в дверях, под руку ведя Екатерину Павловну. На Катиш было платье из темно-красной ткани с декольте и короткими присборенными рукавами. На плече и руке висела кашемировая шаль. Шею скрывали кружева. Темно-красная шляпка с перьями. Ясные карие глаза. И отменный цвет лица.

Обе дамы-гостьи встали.

– Милостивые государыни, добрый вечер, – обратилась она к своим визитершам по-русски. – От души благодарю вас, что вы приняли мое приглашение. Коль не возражаете, то давайте перейдем в стеклянную галерею, где накрыто. – Обратила взор к своему вельможному спутнику: – Дорогой князь, дальше мы управимся сами. Это будет маленький «девичник», вы не гневайтесь, пожалуйста.

Разумовский с улыбкой поклонился:

– Воля ваша. Я не смею мешать дамским разговорам. Буду у себя. Но уж если понадоблюсь, то приду немедля.

Шаркнув ножкой, именитый сановник удалился. А Катиш продолжила:

– Что ж, проследуем в галерею. Там прохладнее и приятнее, чем в гостиных. – По пути добавила: – И прошу вас без церемоний. Очень меня обяжете, если станем толковать запросто, по-свойски.

Гости поблагодарили ее за такую честь.

Галерея, увитая плющом и цветами, выходила в парк. Пахло резедой и жимолостью. В глубине был устроен искусственный родник: по декоративно сложенным камням живописно струилась, весело журча и сверкая солнечными бликами, вода. На накрытом столе было только три куверта. Значит, больше гостей не предполагалось.

Слуги помогли дамам сесть: во главе стола – Катиш, а Багратион с Долгорукой по обеим сторонам, друг против друга.

Посмотрев на них, дочка императора Павла мягко начала:

– Вы, наверное, уже догадались, отчего мы, трое, здесь…

– Нет, не представляю, – покачала хорошенькой головкой вдова генерала.

– Да, я тоже, признаться, – присоединилась вторая.

Усмехнувшись, великая княжна продолжала:

– Мне сие даже удивительно. Вы забыли, должно быть, какой сегодня день?

– Двадцать девятое июня.

– Что ж с того?

– Это же Петров день. Именины Петра Ивановича Багратиона. Я и собрала нас, троих, чтобы помянуть великого мужа земли русской. Нас, троих, которых он любил. И которые любили его. В разной степени, но любили…

Воцарилось молчание. Обе гостьи сидели, опустив глаза к позолоченным приборам. Переваривали сказанное.

Первой заговорила Багратион-Скавронская:

– Искренне благодарю ваше императорское высочество за подобную милость. То, что сделали вы, полагалось мне, его вдове: помнить об именинах и собрать у себя гостей. Он любил гостей. И всегда справлял свои именины очень пышно. Он вообще тратил на приемы очень много денег.

– Хлебосольство князя помнят все.

– Что же удивляться? – посмотрела на нее Долгорукая. – У грузин это принято. Очень гостеприимный народ.

А Катиш подняла бокал с рубиново-красным вином:

– Так давайте помянем добрыми словами дорогого нашего именинника. Истинного воина. Дерзновенного полководца. Голову сложившего от ранения на поле брани. Пусть ему земля будет пухом!

– Вечная память, – сказала Долгорукая.

– Царствие небесное, – подхватила вдова.

И они выпили, не чокаясь.

Слуги начали подавать закуски. Затянувшуюся паузу прервала Долгорукая:

– Я хотела бы уточнить один нюанс… относительно высказывания вашего высочества о любви… Да, действительно, отрицать не стану, Петр Иванович в молодости был ко мне неравнодушен. Я к нему относилась тоже очень нежно. Но была ко времени нашего знакомства уже замужем. И успела произвести на свет старшенького – Васечку. Так что ни о каких амурах речь идти не могла. Относились друг к другу только платонически.

Генеральша иронически улыбнулась, отведя глаза, а Катиш ответила с некоторым упреком:

– Ах, не скромничайте, право, дорогая Екатерина Федоровна. Мы здесь три вдовы, и воспоминания эти повлиять на мнения наших благоверных о нас уже не смогут. Будем говорить откровенно.

– Я и говорю откровенно.

– В самом деле? А ходили слухи, будто средний ваш, Коленька, вылитый Багратион.