Михаил Казовский

РУССКИЕ ПЕСНИ ПОД УКУЛЕЛЕ

(в журнальном варианте—«Русские Гавайи»)

Повесть

Глава первая

Вечер в Рио был горячий, но тихий. Хоть и январь на календаре, но у них, в Южном полушарии, все наоборот: в январе как раз середина лета. Днем жара, от которой никакого спасения, а часам к семи пополудни зной спадает, и уж к девяти вовсе можно выйти во внутренний дворик дома, посидеть в соломенном кресле, выпить рюмочку мускателя, выкурить сигару, почитать газету, поболтать о том и о сем.

Вечером жизнь в Рио только начинается.

И само собой, что Леопольдина открывала свой салон только в половине десятого. До ее приезда в Бразилию тут ни о каких литературных салонах и не слыхивали. А она, австрийская принцесса, выйдя замуж за португальского принца, начала вводить новые светские порядки. Например, конные прогулки с мужем по утрам, одеваясь при этом в костюм амазонки (брюки, сапоги, цилиндр, да еще садилась в седло по-мужски); местные дамы были фраппированы.

Португальская королевская семья проживала в Бразилии – самой крупной своей колонии, – убежав из Лиссабона от наполеоновских войск. Но когда в Европе с Наполеоном было покончено, папа-король возвратился на родину, сына-принца оставив править в Рио-де-Жанейро. Сына звали Педру, он имел тонкие, правильные черты лица, шапку пышных каштановых волос, маленькие усики и пронзительные карие глаза. Дамы так и падали к мускулистым его ногам. А игривый принц этим пользовался. Даже, говорят, не брезговал и мужчинами. Но, конечно, красивыми, женственными.

Что ж, Леопольдина взирала на шалости блудного супруга с грустью, горечью, но безропотно. Знала еще по нравам венского двора, что мужскую природу трудно побороть: если ты жуир, бонвиван, от семейных скандалов выйдет только хуже. Утешалась играми со своей годовалой дочкой.

И других занятий у нее было предостаточно: вышивала, изучала иностранные языки, музицировала, собирала коллекции бабочек, интересовалась ботаникой и минералогией. Книжек у принцессы в покоях оказалось больше, чем во всем остальном дворце.

И когда в Рио появился доктор Шеффер, дока не только в медицине, но как раз и в ботанике с минералогией, августейшая дама тут же пригласила его на куртаг. Познакомилась, поболтала на родном немецком (доктор из Германии родом), обменялась мнениями по международным вопросам. А узнав, что следует он теперь из России и какие за его спиной необыкновенные приключения, с ходу пригласила выступить у нее в литературном салоне.

– Приходите завтра к половине десятого, – ласково сказала она. – Общество здесь своеобразное, но не чопорное. Выслушаем с искренним интересом.

– А его высочество будет? – быстро осведомился Шеффер.

– Нет, не думаю. Принц скучает на подобных собраниях. Посещает, если только поют и играют заезжие музыканты. Из искусств он предпочитает музыку вообще и оперу в частности.

– Благодарен за вашу ко мне милость – выступлю с удовольствием, – поклонился доктор и откланялся.

Уходил с куртага взбудораженный, радостный, мысленно потирая руки. Чувствовал, что его мечта может сбыться. Он не зря подумывал жизнь свою дальнейшую провести в Бразилии. Раз не получилось в России. И Америке.

* * *

Доктор Шеффер в том далеком январе 1820 года собирался отпраздновать 41-й год своего рождения. Он был строен, хоть и чуточку полноват, мил лицом, хоть и кожа в оспинах, образован, учтив, легок на подъем, энергичен, ироничен, красноречив. В Вюрцбурге, в Германии проживала его бывшая жена, с коей был разведен. А единственный их ребенок умер, не родившись.

Доктор одевался со вкусом, даже с некоторым шиком, обожал яркие жилетки и хорошие галстуки. Каждое утро перед зеркалом тщательно подстригал маленькими ножницами бороду и усы, чтоб отдельные, выросшие за ночь волоски не торчали в разные стороны. Сбрызгивался духами. Не курил, но табак нюхал.

Он происходил из немецкой знати, правда, весьма своеобразно. Дело в том, что его дед был внебрачным сыном архиепископа Вюрцбурга. Лютеранские священнослужители, как известно, не дают обета целомудрия (целибат), и законы их церкви не были нарушены в этом случае, но жениться на матери своего ребенка он не захотел. Впрочем, видную молодую горожанку Аполлонию Шеффер не оставил на произвол судьбы и заботился о чаде полноценно. Мальчик получил неплохое образование, сделался геометром и служил писцом в монашеском ордене. Хорошо женился на достойной бюргерше, произведшей от него восьмерых детей. И восьмым как раз оказался будущий отец будущего доктора – Николаус (Клаус). В зрелом возрасте папа содержал сапожную мастерскую, ткацкую мануфактуру и доходный винокуренный заводик, словом, был человеком состоятельным и видным. И супругу выбрал себе подстать – дочку пекаря. В их семье народилось девять отпрысков, трое умерло в детстве, а один в 23 года. Наш герой в этот мир пришел самым младшим из них – девятым.

Полное его имя – Георг Антон Алоис Шеффер.

Городок, где он жил и рос, был степенным, маленьким и ужасно провинциальным. Чистые мощеные улочки. Чистенькие домики. Тишина, покой, безмятежность. Вроде время остановилось: никаких внешних перемен за десятки, сотни лет. Те же милые, вежливые лица. «Утро доброе, фрау Мюллер». – «Несомненно, доброе, фрау Браун». – «Как сегодня спали?» – «Превосходно». Весь его городок превосходно спал. И ничто не могло потревожить этот вечный сон.

Иногда появлялся цирк шапито. Все преображались, пялясь на афиши с нарисованными на них акробатами и клоунами. Приходили смотреть, как натягивают шатер и выводят из вагончиков дрессированных лошадей и верблюдов. Те паслись на траве, безразлично поглядывая на толпу зевак. Их, верблюдов, вряд ли удивишь чем-то: видели уже сотни одинаковых маленьких городков, сотни одинаковых глупых ротозеев. Тишина, покой, скука.

Маленький Георг Алоис с замиранием сердца посещал представления. Цирк ему казался этакой яркой искоркой, сколом звонкого, бурлящего остального мира. Этот мир манил, звал к себе. Там бравурная музыка, пестрые наряды, удивительные гибкие девушки, экзотические животные. Настоящая жизнь! А не то, что тут, у него на родине. Свой уютный городок Шеффер ненавидел.

И когда его именитый дядя, состоявший при дворе местного монарха, вызвался составить племяннику, выпущенному из школы, нужную протекцию по военной службе, юный Шеффер неожиданно взбунтовался. Объявил, что хочет идти в университет, чтобы выучиться на доктора.

– Идиот, – сказал папа Шеффер. – Без протекции никуда не поступишь.

– Поступлю, – упирался юноша.

– А поступишь – так потом без протекции никуда не устроишься.

– Вот увидишь, устроюсь. А и не устроюсь, все равно: лучше умереть нищим, но под пальмой на острове Таити, чем богатым в нашем захолустье.

– Идиот, – снова заключил папа.

Взвесив силы, молодой человек сначала отправился не в высшую школу, а в аптекарское училище в Мюнхене и потом проработал несколько лет фармацевтом. Поднабравшись опыта, с ходу поступил в Геттингенский университет. Диссертацию защитил по методике лечения чумы. А в его дипломе значилось: «Доктор медицины и повивального искусства».

Тем не менее, папа Шеффер был не слишком далек от истины: лишь протекция именитого дяди помогла Георгу подвизаться лечащим врачом герцога Эрнста фон Гота, а затем, по рекомендации баварского короля Максимилиана-Йозефа, перейти на работу в больницу св. Юлия в Вюрцбурге.

Здесь он и встретил свою любовь…

Впрочем, наш рассказ о его личной жизни будет еще впереди, а пока отправимся с господином Шеффером на прием к Леопольдине.

* * *

Вечер был горячий, но тихий. Зелень парка Кинта-да-Боа-Виста от лучей закатного солнца выглядела еще зеленее. Пахло цветами табака и альпинии. С ветки на ветку перелетали милые попугайчики, а в кустах мелькали гуары – алые ибисы. На пруду квакали лягушки, у которых с двух сторон головы надувались белые пузыри. Знать собиралась на литературный слон, следуя в каретах и паланкинах – кстати, паланкинов было намного больше: их несли, как правило, два раба-негра, оба одетые во фраки и нелепые здоровенные цилиндры, но при этом шлепали по земле босиком; зрелище комичное, только не для местных – от такого несоответствия ни один и не думал улыбаться.

Негров и мулатов в Рио наблюдалась масса – может, даже больше, чем белых. Что не удивительно: португальцы везли из Африки в главную и самую большую свою колонию, на плантации, тысячи и тысячи бесплатных рабочих рук. Не задумываясь о том, что рабы в третьем, четвертом поколении, приобщившись к цивилизации, захотят с господами равенства.

У господ, собиравшихся во дворец, одеяния тоже были своеобразные: дамы в шапочках с длинными разноцветными перьями птиц, платья не такие откровенные, как в Европе, большей частью закрытые и с длинными рукавами, но ввиду жары – тонкие и почти прозрачные, вызывающие у мужчин интерес не меньший, чем глубокие декольте; кавалеры во фраках и жилетках самых невероятных расцветок, отчего походили на попугайчиков; а бород почти не носили – разве что в виде небольшого пучка волос под нижней губой, а-ля Людовик XIV.

Поначалу гуляли во внутреннем дворике (patio cortesia), угощались фруктами и фруктовыми прохладительными напитками, а затем, по приглашению камергера-церемониймейстера перешли в залу для приема гостей.

Шеффер не раз бывал в покоях августейших особ в Европе – и немецких, и русских – и нашел, что убранство резиденции португальских монархов более чем скромное. Стены обиты недорогим шелком, рамы картин пошло позолочены, канделябры бронзовые, а рояль доисторический. Впрочем, доктора это не смутило: понимал, что любой колонии далеко до метрополии, нужно только время; вспомнил, как живут русские колонисты на Аляске – там вообще не до роскоши, и условия истинно спартанские.

К Шефферу подошел невысокий старичок с миловидным доброжелательным лицом и сказал по-немецки:

– Доктор, разрешите вам отрекомендоваться: ваш коллега, лейб-медик ее высочества доктор Каммерлахер. Прибыл из Вены в свите принцессы и живу в Рио третий год. Как вы находите Бразилию?

Обменялись рукопожатием, и Георг ответил:

– Райский уголок. Краше природа лишь на Сандвичевых островах, где я чуть было не осел, но судьба оказалась ко мне сурова, и пришлось уехать. Может, повезет здесь?

– Почему бы нет? Уповайте на лучшее.

Снова появился церемониймейстер:

– Господа, ее высочество принцесса Мария Леопольдина Австрийская! – и ударил об пол длинным церемониальным жезлом.

Из дверей вышла Лепольдина в светлом закрытом платье, рукава-буфф и перчатки выше локтя. К волосам прикреплена легкая мантилья. И в руке кружевной веер.

Поприветствовала всех по-португальски:

– Рада вас видеть, господа. Чудный вечер, не правда ли? По прогнозам, дождь ожидается лишь неделю спустя. Так что будем наслаждаться низкой влажностью атмосферы и сухими дорогами. Что же мы стоим? Сделайте одолжение, садитесь. Нам сегодня предстоит выслушать интереснейший рассказ нашего добрейшего гостя… Доктор Шеффер, милости прошу. Путешественник, врач, ученый. Целый мир объездил. И поведает нам кое-что из своих необыкновенных приключений. Просим, просим.

Поклонившись аплодисментам, бенефициант спросил по-немецки:

– А, простите, на каком языке позволите изъясняться?

– Да, вопрос! – улыбнулась Леопольдина. – Полиглотов у нас немного. Сделаем так: вы говорите по-немецки, а чудесный наш доктор Каммерлахер станет интерпретировать вас по-португальски. Если что, помогу и я в меру моих скромных сил.

– Превосходно. Договорились.

Он уселся в кресло напротив ее высочества и поставил рядом на столик кованый серебром хрустальный стакан с оранжадом. Промочил горло и приступил:

– Перво-наперво должен рассказать, как я очутился в России. Я работал в больнице Вюрцбурга и раскрыл аферу своего начальства: по бумагам, якобы они закупали за границей дорогое медицинское оборудование, а на деле клали денежки себе в карман. Я об этом написал прокурору. Но начальство оказалось сильнее: в результате из больницы выставили меня…

Слушатели загудели от возмущения, явно сочувствуя доктору и при этом делая вид, что у них в Бразилии всё иначе. Шеффер продолжал:

– Я устроился лейб-медиком и советником к князю Константину Лёвенштайн-Вертхайм в Вюртенберге. И однажды познакомился с русским посланником графом Алопеусом. Очень приятный человек, доложу я вам, тонкий ценитель живописи и литературы, даром что из шведов, а уж он познакомил меня с русским канцлером Румянцевым: тот лечился на водах в Карлсруэ. В Бадене принимали его по высшему разряду, ведь супруга русского царя Александра Первого – Елизавета Алексеевна – по происхождению принцесса Баденская, называвшаяся до принятия православия Луиза Мария Августа. И как раз Румянцев пригласил меня приехать в Россию, посулив золотые горы… Хм-м… Человек слаб!.. Мне казалось, что в России я смогу проявить мои способности лучше, нежели в Германии, где порядки незыблемы, бюрократы непробиваемы, и рассчитывать на стремительную карьеру нельзя…

 

Ретро

Барбара давала ценные указания их служанке Марте, резавшей баварский салат с колбасой, как на кухню ворвался радостный доктор, размахивая шляпой; закричал с порога:

– Дорогая, собирайся, мы немедля уезжаем в Россию!

Дама вскинула брови – рыжие и почти не видные на ее розовом лице.

– Не ослышалась ли я, дорогой? Уезжаем в Россию? Ты, должно быть, шутишь?

– Нет, нимало. Сам канцлер Румянцев мне протежирует. Для начала буду главным судебным медиком в московской полиции с установленным окладом в три тысячи рублей в год.

Фрау Шеффер деловито спросила:

– Это много?

Он расхохотался:

– Это более, чем много. За три тысячи рублей серебром можно приобрести имение.

– Неужели?

– Ну, конечно, сразу такую сумму мне не положат, будет испытательный срок и так далее. Но, я думаю, это уже детали.

Барбара задумалась.

– Но ведь там, в России, говорят, очень холодно?

– Да, зимой холодно, но зато летом жарко.

– И еще, я слышала, в городах ужасная грязь.

– Ах, не верь досужим разговорам, любимая. Что значит «грязь»? А у нас везде чисто? И потом за такие деньги я готов ходить по колено в грязи, уверяю.

Тяжело вздохнув, женщина сказала:

– Если ты считаешь, что получится славно заработать, стало быть, поедем. Марту мы возьмем?

– Если согласится. Должен же кто-то помогать управляться с домом. А не согласится – там наймем приличную девушку. Или купим.

– То есть, что значит «купим»?

– Видишь ли, в России крепостное право. И крестьян можно покупать в полную свою собственность, как вещь.

Та всплеснула руками:

– Пресвятая Дева! Ну и варварская страна!

На дворе стоял октябрь 1808 года. На перекладных переехали из Баварии в Пруссию, где в Берлине наняли карету до Варшавы. Это была уже Россия. Серые крестьянские домики в Польше выглядели хмуро. И погода соответствовала общей серости: небо в облаках, мелкий дождь, нf дороге слякоть. Марта простудилась и кашляла.

На российских почтовых станциях, где они ночевали, ползали клопы с тараканами. Но наваристый суп из кислой капусты, называемый по-русски stchi, им понравился, и котлеты pozharsky были неплохи, правда, в одной из них Барбара нашла человеческий волос, видимо, упавший с головы повара, и ее едва не стошнило. Но уж в чай из самовара с бубликами немцы просто влюбились.

На девятый день путешествия показались пригороды Москвы. Начиналась их тревожная, полная неожиданностей русская жизнь.

* * *

Шеффер отпил оранжад, улыбнулся и продолжил свой рассказ:

– Я проработал в московской полиции три с половиной года, оказался на хорошем счету и, наверное, поработал бы дальше, если бы не два обстоятельства: наступление войск Наполеона и моя встреча с доктором Леппихом. Царство ему небесное! – и Георг машинально перекрестился. – Друга моего нет уже на свете… Мир его праху. Выдающийся человек. Просто неудачник. В том смысле, что не смог воплотить в жизнь все свои гениальные идеи… Я его знал как Франце – полное имя Франц. Мы учились в одном классе, но его исключили за скверное поведение. Это с точки зрения начальства – скверное. А на самом деле Франце изобрел махолет – два крыла прикрепляются к рукам и спине, – и потом спрыгнул с ними с крыши школы. К сожалению, полет длился несколько секунд, Леппих сломал ногу (он потом прихрамывал всю жизнь) и смертельно напугал господина директора. В общем, выгнали. Я его встречал потом в зрелом возрасте – он изобрел всем известный panmelodicon – нечто среднее между фортепьяно и шарманкой – и показывал его всей Европе. Ну, да дело не в этом. Мы столкнулись с ним на одной из улиц Москвы в середине июня 1812 года. Город изнывал от жары, многие разъехались по своим имениям, и столичная жизнь текла вяло. Все внимание было приковано к западным границам империи – Бонапарт затеял Польскую кампанию, вознамерившись отнять Польшу у России, а война в результате обернулась для него поражением. Русские называют ее Отечественной…

Ретро

Шеффер шел по Лубянке – от Кремля к Сретенке, где снимал квартиру. Улица была неширокая, но мощеная, и подковы лошадей звонко цокали по булыжной мостовой. Поравнявшись с домом Ростопчина, выстроенном в стиле барокко, он столкнулся с тощим господином, явно припадавшим на левую ногу. Нос у господина был так велик, а зато шея так тонка, что его вид напоминал птицу грифа.

– Ты ли это, Франце? – удивленно воскликнул доктор.

– О, майн Готт, Юрги, я не верю своим глазам! – Леппих раскинул руки, и два друга обнялись крепко. – Ты в Москве? Я не знал. Чем ты занят у русских?

– Я служу в полиции. То, что в Германии называется «судебно-медицинская экспертиза». В основном, устанавливаю, от чего случилась смерть убиенных. Ну, а ты? Снова носишься со своей шарманкой?

Франц поморщился и захрюкал:

– Совершенно другой проект. Грандиозный, великий! В свете войны с Наполеоном он сулит русским верную победу. Только это тайна.

– Можешь не тревожиться, дорогой: я не занимаюсь шпионажем в пользу французов.

– Очень бы хотелось надеяться. Знаешь что, а не заглянуть ли нам в трактир Скоробеева? Время обеденное, и за кружкой пива поболтаем по существу.

– С превеликим удовольствием, Франце.

Заказали холодные закуски, пиво, вяленую рыбу. Лето, жара – заведение было полупустое, и не приходилось опасаться посторонних ушей. Поначалу говорили о бытовых мелочах – Шеффер не нуждался ни в чем, проживая с женой и служанкой, а вот Леппих, одинокий, лишь имея ленивого слугу из русских, чрезвычайно страдал от отсутствия удобств. Но повествовал об этом с юмором, ибо не считал главным и готов был терпеть во имя идеи. Взяв с Георга слово, что услышанное с ним и умрет, Франц сказал:

– Ты, конечно, слышал, дорогой Юрги, о воздушном шаре братьев Монгольфье. Я развил их идею и построил в Париже аэростат, пролетев на нем более сорока французских миль за три часа. А затем через общих друзей-масонов…

– Ты масон? – удивился Шеффер.

– Да, а ты?

– Честно говоря, я не думал даже об этом.

– И напрасно. Наше братство велико, в нем немало власть предержащих, а общаться с ними в ложе проще простого.

– Интересная мысль.

– Верно, верно. Ну, так вот: через общих друзей-масонов я попал на прием к самому Наполеону. С чертежами, выкладками. Предложил построить воздушный флот: подлетать к противнику на не досягаемой для стрельбы высоте и забрасывать сверху разрывными снарядами. Он не понял. Посчитал меня фантазером и решительно отказал. Чем продемонстрировал свою ограниченность. Гениальность – в предвидении. А Наполеон не гений, просто выскочка… Словом, ничего мне не оставалось, как пойти к его нынешним противникам – то есть, к русским. Также при помощи братства вышел я на императора Александра. Совершенно иная реакция! Я был принят с восторгом, получил субсидии и теперь под Москвой, в Воронцове, под эгидой московского генерал-губернатора Ростопчина, строю первый аэростат. У меня уже шестьдесят рабочих.

– Очень любопытно, – восхитился Георг.

Леппих наслаждался произведенным эффектом, повивал пиво, смахивая пену с губ салфеткой. А потом предложил:

– Хочешь пойти ко мне? Вместе веселей. Да и заработки хорошие. А когда дело выгорит и Наполеон с помощью наших аэростатов будет побежден, то не только войдем в историю, но и обогатимся.

Врач спросил задумчиво:

– Ты действительно в это веришь, Франце?

– Я не сомневаюсь ни на мгновение!

Однокашник Шеффера раскраснелся от своих слов, волосы на его голове вздыбились, а глаза горели испепеляющее.

– Хорошо, я подумаю. Если выхлопочешь мне у Ростопчина отпуск в полиции… Скажем, на полгода…

– Не вопрос! Федор Васильевич – наш человек, масон, не откажет.

– Ну, попробуй, попробуй.

Получилось.

Жили в Воронцове (это недалеко от Москвы), ездили в столицу за материалами на подводах, в том числе и Шеффер, ставший директором физических и химических принадлежностей, раз в неделю навещал жену, привозил ей деньги. Барбара ворчала. Ей вообще в России не нравилось, и по-русски она за три года выучила только несколько обиходных слов. Страшно боялась Наполеона. Тут еще выяснилось, что супруга на третьем месяце. Шеффер лично ее обследовал и сказал, что пока все идет прекрасно, если не будет осложнений, к Рождеству должна разрешиться от бремени. Женщина крестилась и плакала просветленно.

К середине лета Воронцово уже кишело людьми. На строительстве трудилась сотня мастеровых, а усадьбу охраняли полторы сотни пехотинцев и несколько драгун. А поскольку слухи о каких-то невиданных работах в Воронцове все-таки проникли в свет, Ростопчин на вопросы любопытных отвечал туманно: дескать, это будет судно… для подводного плавания… чтоб  топить французские корабли… Но ему не слишком-то верили: возводить субмарину вдалеке от морей – не идиотизм ли?

К августу на лесах уже висела позолоченная гондола с крыльями, чтобы корректировать направление полета. Выдержать она должна была сорок человек экипажа и десяток ящиков с бомбами. Наряду с большим шаром строили и малый – для пяти воздухоплавателей – чтобы те осуществляли аэроразведку.

Между тем французы неминуемо приближались: в середине августа пал Смоленск. От него открывалась прямая дорога на Москву.

Воронцово посетил государь император. Он приехал с небольшой свитой, тайно, под покровом ночи. Изучил гондолу и малый шар. Посмотрел на Леппиха голубыми бездонными глазами:

– Нужно завершать как можно скорее.

– Ваше величество, мы работаем в три смены. Но боюсь, раньше сентября не успеем.

Круглое лицо самодержца посуровело; рыжие бакенбарды начали топорщиться агрессивно.

 

На с. 2