Дочка Иоанна засуетилась:

– Ну, не обижайся, Фанчик, дорогой. Брякнула по глупости. Коль желаешь – рисуй. Прекословить не стану.

Он принес тонкую дощечку, взял кусочек грифеля (им обычно мастера размечали доски), сел напротив и внимательно оглядел подругу. Та зарделась:

– Ты меня смущаешь.

Отрок процедил:

– Цыц! Сиди спокойно. Извертелась вся. – И решительно начал наносить штрихи на поверхность дерева.

Быстро перебрасывал взгляд с рисунка на оригинал и обратно. Иногда высовывал кончик языка. Кое-что подправлял подушечкой указательного пальца. Голову склонял набок и задумчиво щурился. Наконец, позволил:

– Ну, смотри. – И перевернул доску.

Девочка уставилась на портрет, и в ее глазах возникло недоумение. Робко шевельнула губами:

– Фанчик, дорогой, разве ж это я?

Он ответил веско:

– Я такой тебя вижу.

У Анфисы дрогнул подбородок:

– Очень жаль... мне, конечно, далеко до красавицы... но уж ты совсем... сделал из меня какую-то образину...

Феофан вспылил:

– Прекрати кудахтать! Никакая не образина – вон глаза какие хорошие. Носик, ротик... Полновата чуть – ну так что ж поделаешь? Я не виноват. – И расплылся миролюбиво: – Ты сама пойми. Люди, посмотрев, скажут: вот какая добрая дочка у Иоанна, это замечательно! Я твою доброту рисовал, а не просто облик.

Та немножечко успокоилась и проговорила:

– Ничего, согласна. Коль такой уродиной сделал меня Бог, я роптать не буду.

А мальчишка захохотал:

– Голова садовая. Я тебе про одно, ты мне про другое. Раз не нравится, выкину, пожалуй, рисунок.

Девочка вскочила, выхватила дощечку:

– Нет, не смей! У себя оставлю на память. Пусть потомки знают, как их бабка выглядела в детстве. – И сказала влюбленно: – Чудеса, да и только! Фанчик, ты такой даровитый!

– Ух, подлиза!

 

 

3.

Минул год. Гробовщик продолжал обучать племянника всем премудростям своего мастерства. Часто помогал Иоанн. И Фока больше не цеплялся, но особой приязни не проявлял и общался сдержанно. Но однажды обратился с просьбой.

Оказалось, столяр захотел жениться. А для этого обязан был оформить развод с убежавшей супругой. Эта процедура занимала немало времени, так как православная церковь расторгала брак неохотно, но другого выхода не было. Кроме заявления требовалось представить митрополиту минимум два свидетельства от совершеннолетних мужчин – о прелюбодеянии неверной супруги и о том, что она сторонится брачного ложа более трех лет. Первым обещал дать свои показания Иоанн, а вторым – Никифор. Но когда хозяин узнал, что Фока собирается привести в каморку при мастерской в качестве жены ту гулящую девку, в дом к которой ходил каждую неделю, отказался решительно. «Да она давно встречается только со мной, – уговаривал его будущий жених, – и ни на кого больше не посмотрит». – «Как еще посмотрит! Греховодница и есть греховодница. Не хватало еще завести притон у меня под крышей! Нет, Фока, даже не проси». И тогда страдалец вознамерился убедить Дорифора-старшего при посредничестве племянника. Сел на лавку рядом, вытащил тряпицу, развернул и вынул из нее леденец на палочке. На недоумение Феофана ответил:

– Это в знак того, что раздорам нашим – конец. Руку не откажешься мне пожать?

Мальчик улыбнулся:

– Нет, не откажусь. Ибо Сам Господь милует только милующего. Но вот сладость – это зря. Я уже не маленький.

– Ну, подумаешь! Я ведь тоже взрослый, а полакомиться люблю. Забирай, не стесняйся.

– Что ж, спасибо. А теперь выкладывай, для чего такие любезности. Ведь не просто так?

Тот захрюкал, закачал головой:

– Проницательный ты, паршивец. Умный не по годам. – Даже пошутил: – Феофан Софиан¹!.. Просьба у меня действительно есть. – И в подробностях разъяснил, что он затевает –  попытаться убедить дядю проявить снисхождение.

Мальчуган сдвинул брови:

– Я, конечно, попробую. Только ты ведь знаешь Никифора: может заупрямиться.

– Знаю, знаю. Постарайся, пожалуйста. Я в долгу не останусь.

Разговор с хозяином мастерской вышел напряженный. Гробовщик, услышав, с чем явился родич, начал так орать, что тома, стоявшие в его комнате, чуть не ссыпались с полок на пол:

– Не встревай! Это не твоего ума дело! Ишь, какой заступник выискался! Никаких разговоров! Я к себе не пущу мерзких потаскух!

Переждав, пока буря поутихнет, отрок произнес:

– Между прочим, наш Господь Иисус Христос принял Марию Магдалину под свое крыло, несмотря на ее грехи.

Дядя гаркнул:

– Тоже мне, сравнил!

Феофан продолжил:

– Ну, а Иоанн Лествичник? Я прочел его книгу. Он считает: милосердие – главная добродетель христианина. Не любить ближнего своего – значит не любить Сына Божьего, значит не любить Бога.

– Замолчи! – Дорифор-старший аж побагровел. – То, что ты читаешь, понимать буквально не след.

– Для чего же тогда эти фолианты? Мириады страниц зряшно изведенных пергаментов?

Отвернувшись, Никифор бросил взгляд на улицу, за окно. А потом ответил более спокойно:

– Не могу я... переступить... понимаешь?.. разрешить ей ходить по дому... этой мерзкой твари...

– Твари! – подхватил Феофан. – Значит, сотворенной Творцом!

Дядя посмотрел на племянника, как будто видел его впервые, – озадаченно-удивленно. Подошел, взял за щеки. Заглянул в зрачки:

– Ты и впрямь слишком башковит. Научил я тебя на свою голову... «Лествичник, Лествичник»!.. Кто такой Лествичник? Старый дуралей, ничего не смысливший в обыденной жизни... К идеалу, безусловно, стремиться надо, но достичь его не дано никому, ибо идеал – это Бог. Так-то вот, племянничек. Но Фоке скажи, что согласен я дать ему свидетельство. Коли митрополит его разведет и затем Фока обвенчается в церкви с этой... бедолагой... пусть живут подле мастерской...

Сын Николы воскликнул:

– Верное решение! Мы с тобой – оба «Софианы»!

Гробовщик только отмахнулся:

– Будет, будет, ступай. Я желаю побыть один. Чтобы в тишине поразмыслить как следует.

А столяр, узнав о благоприятном исходе миссии, был от счастья на седьмом небе. И другие обитатели дома стали после этой истории относиться к подростку очень уважительно. Ведь никто не знал, сколько горя, слез и волнений принесет в их жизнь предстоящая женитьба Фоки!..

 

4.

Между тем, город приходил в себя после эпидемии. Улицы и храмы наполнялись народом. Открывались лавочки, запестрели товарами хлебные, овощные, рыбные ряды, а на площадях Тавра и Стратигии снова начали торговать скотом. Заработали суды и университет. К пристани Золотого Рога потянулись купеческие суда. И приезжих по-прежнему слепил на солнце бронзовый столп у собора Святой Софии – наверху столпа высилась гигантская конная статуя императора Юстиниана: в левой руке он сжимал яблоко-державу с крестом, правую простер на юг – в сторону Иерусалима.

Наконец, заработал ипподром, на открытие которого прибыл из своей дальней вотчины император Иоанн VI Кантакузин...

Тут необходимо дать пояснение. Византия с 1341 года (то есть, к моменту описываемых событий более 7 лет) находилась в состоянии то затухавшей, то разгоравшейся гражданской войны.

Прежний император – Андроник III Палеолог умер в июле 1341 года и завещал престол своему малолетнему сыну – Иоанну V Палеологу. А фактически, до совершеннолетия мальчика, правили страной вдовствующая императрица Анна Савойская и влиятельный магнат (мы бы теперь сказали – «олигарх»), видный аристократ царской крови, выдающийся военачальник Иоанн Кантакузин. Но последний опрометчиво поссорился с командующим флотом и по ходу борьбы вынужден был бежать из столицы. В собственном имении он провозгласил себя новым императором – Иоанном VI. Вспыхнула бессмысленная война двух кланов. В государстве начались неразбериха и хаос.

Первое время Анне Савойской и ее царственному сыну удавалось масштабно теснить противника, даже вынудить его скрыться в Сербии. Но на выручку самозванцу неожиданно пришел турецкий эмир (турки давно стремились утвердиться на берегах Босфора и раскачивали византийскую лодку, как могли). А Кантакузин в погоне за властью не считался ни с чем – даже выдал за эмира собственную дочь, и она попала к тому в гарем. При поддержке турок узурпатор захватил практически всю страну и в конце концов осадил Константинополь. В городе начался голод. Анна Савойская, чтобы раздобыть денег, заложила у венецианских банкиров драгоценные камни из императорской диадемы... Это не помогло. Тайные сторонники Кантакузина отворили ему ворота столицы. Самозванец въехал как триумфатор, а его гвардейцы подавляли последние очаги сопротивления в городе. Только Анна, забаррикадировавшись в царском дворце, не хотела сдаваться. После трудных переговоров было решено: Иоанн V женится на второй дочери Иоанна VI, и отец с зятем объявляются соправителями (вплоть до двадцатипятилетия законного императора).

Разразившуюся чуму оба пережили кто где: Палеолог с матерью – у себя в резиденции на полуострове Галлиполи, Кантакузин – во Фракии...

Он вернулся в столицу злой и простуженный. В пятьдесят четыре своих года Иоанн VI выглядел неплохо: крепко сбитый, энергичный, решительный, и почти что без седины в темных волосах. Но когда ему нездоровилось, совершенно менялся, становился раздражительным, вздорным и нетерпимым. В гневе мог ударить слугу в лицо. Словом, делегация итальянцев, представителей генуэзского города-крепости Галаты, испросила аудиенции не совсем вовремя: соправитель империи находился явно не в духе.

Генуя (так же, как Венеция) представляла собой типичную в то время средневековую республику. Ею управлял выборный Совет под руководством избираемого пожизненно дожа. Дож своей властью назначал консулов – глав заморских территорий. Консулом Галаты утвердили крупного банкира Франческо Гаттилузи. Он и выступал от имени своих соплеменников.

Иоанн VI сидел на золотом троне, облаченный в красную мантию василевса и красные сапоги. Сбоку от трона висел штандарт с династическим гербом династии Кантакузинов – мандариновое дерево и два льва, упиравшиеся в его ствол передними лапами. Бледное лицо узурпатора и круги под глазами говорили о плохом самочувствии.

Итальянцы же, напротив, были оживлены и самодовольны. Все одеты по новой европейской моде – в укороченные бархатные камзолы, башмаки с пряжками и чулки, плоские шляпы на головах. Бороды короткие, а иные и вовсе с одними усами. Словно два мира встретились: уходящий, патриархальный, консервативный, неповоротливый – и веселый, молодой, предприимчивый, за которым будущее.

Гаттилузи, расшаркавшись и произнеся обязательные в таких случаях величальные слова, сразу приступил к делу:

– Ваше Императорское Величество! Мы пришли предложить вам выгодную сделку. Императорский дом, как нам стало известно, сильно поиздержался. Ну, а наша Галата нуждается в расширении своей территории и серьезном укреплении бастионов. К сожалению, Андроник III Палеолог – Царство ему Небесное! – запретил нам строить новые крепостные стены и велел уничтожить старые. Это несправедливо. Посему наше предложение: мы хотим занять всю возвышенность севернее византийской столицы и затем застроить. А в обмен за такое право выплатим казне миллион иперпиронов.

Самодержец не любил итальянцев по нескольким причинам. Первая –  за то, что они латиняне, католики, хоть и христиане, но, с его точки зрения, вероотступники. А Кантакузин был ярым православным и приверженцем самого догматичного течения в православии – исихазма. Во-вторых, он знал, что Галата симпатизирует не ему, а Палеологу – малолетнему Иоанну V, даже вела с ним переговоры об унии церквей – объединении православных и католиков. Кто ж такое стерпит! В-третьих, ему не нравился независимый образ жизни и мыслей генуэзцев – не монархия, а республика, интерес к античности (то бишь – язычеству!), вольность нравов и любовь к карнавалам (словом, все то, что теперь мы привычно называем «духом Возрождения»). Ортодокс Иоанн VI воспринять этого не мог. И к тому ж – простуда, ломота в суставах и отвратное настроение...

Он ответил мрачно:

– Нет, сему не быть.

Удивленный Франческо воскликнул:

– Миллиона мало? Назовите сумму!

– Деньги ни при чем. Мы не продаем наших принципов.

Гаттилузи опешил:

– Ваших принципов? Несколько пядей заброшенных пустырей – ваши принципы?

– Это не просто пустыри, это часть моего Отечества... А вмешательство Генуи и Венеции в наши внутренние дела сделалось слишком велико. Расширять его не позволю. Итальянцы влияют на греков дурно. Сеют беспорядки в умах. Я читал сочинение этого вашего... как его?.. Данте Алигьери. Еретик, безбожник...

– Данте – величайший поэт моего народа, – заявил генуэзец с вызовом.

– Ну, вот видите. Мы ни в чем не сходимся. И покойный Андроник III Палеолог был, конечно, прав, не желая усиливать Галату. Мы вас не прогоняем – развивайте свою торговлю, привозите нам новые товары, ради Бога. Но не более. И в политику нос не суйте.

Итальянец огорченно спросил:

– Это окончательное решение Вашего Величества?

– Безусловно. Я своих решений никогда не меняю.

– Очень жаль, – консул сдержанно поклонился. – Но позволю себе заметить, что и мы от своих намерений не отказываемся обычно. Не желаете по-хорошему, за приличный куш, – будем воевать.

Самодержец повел бровью:

– Вы – с империей?

– Ваша империя – далеко не прежняя. Времена Юстиниана и Константина минули. Если греки предпочитают союз с иноверцами-турками, нежели с христианами-итальянцами, я скорблю. Вы могли бы иметь миллион иперпиронов и друзей-галатцев. А остались с пустой казной и друзьями-магометанами. Это роковая ошибка.

Иоанн зашелся от ярости:

– Прочь пошел, негодяй, мерзавец! Угрожать мне вздумал! И давать наставления! Хочешь завершить свои дни в подвалах Нумеры? Я могу велеть это сделать.

Перепуганные католики, причитая и кланяясь, стали пятиться к выходу. Император произнес им вдогонку:

– А упорствовать станете – срою вашу Галату с лица земли!

Уходя из дворца, Гаттилузи заметил своим друзьям:

– Две ошибки в течение получаса – это перебор. Он недальновидный политик.

– А какая вторая? – задал вопрос Марко Барди, возглавлявший полицию Галаты и именовавшийся «кавалерием».

– А какая первая? – улыбнулся Франческо.

– Первая – отказ выделить нам территорию.

– Правильно. А вторая – не решился арестовать нас на месте. Этим Иоанн подписал себе смертный приговор. – И ответил на недоуменные взгляды единомышленников: – Не в физическом смысле, конечно. Убивать его мы не станем. Мы его низложим. И поставим править Палеолога.

– Как же вы намерены это сделать, мессир?

– Проще не бывает.

Деловые люди болтать не любят. Их поступки не расходятся со словами. Не успел Иоанн VI встретить возвратившихся в Константинополь Иоанна V с матерью, дать им ценные указания и отбыть на лечение в Бруссу, к теплым грязям и водам, как галатцы самовольно захватили спорные земли, начали на них строить укрепления, а в порту Золотого Рога уничтожили византийские склады, верфи и десяток обветшалых гребных судов, гордо называвшихся императорским флотом. У самой же Галаты кораблей было тоже десять, но маневренных и легких; более того: генуэзцы имели уже огнестрельное оружие – а его еще не было ни у греков, ни у турок!

Византийские правители растерялись: Анна Савойская и ее семнадцатилетний сын Иоанн, сидя во Влахернском дворце, одного за другим посылали в Бруссу гонцов и взывали о помощи. Вскоре соправитель прервал отдых и вернулся в Константинополь. Назревала новая война. И она отразилась на судьбе Феофана самым неожиданным образом...

На с. 1

ВОЗВРАЩЕНИЕ НА с. ПУБЛИКАЦИИ: архив