|
Михаил Казовский
И ЭТО ВСЁ О НЕЙ…
рассказ моего друга
Когда мне минуло пятнадцать, я был влюблен, как остолоп. Не в силах девочке признаться, ее я караулил, чтоб – вдруг выйти, вроде бы случайно, из-за угла, столкнуться с ней и, удивленно чрезвычайно, пробормотать: – Привет, Кипрей! (Она, Кипреева Татьяна, была так чудно хороша, что я, потея постоянно, двух слов сказать ей, точно пьяный, не мог, понятно, ни шиша.) – Привет, Андрюшка! – отвечала она с улыбкой озорной, поскольку знала, понимала, что я пред нею сам не свой. – Ты что здесь? – спрашивала звонко, насмешки даже не тая, моя любимая девчонка. – Случайно, – огрызался я. Она в беретике вишневом и синем драповом пальто смотрелась так фартово-клево, как выглядеть не мог никто! Мы по весенним хрустким лужам с Кипреевой бок о бок шли, а мир звенел, весной разбужен, и травка перла из земли. На ветках птички щебетали, на солнце грелся рыжий кот, стоял Ильич на пьедестале и звал в неведомые дали, ладошку выставив вперед. Татьяна шла и улыбалась, я ж становился все смелей, и мне в минуты те казалось, что вечно буду рядом с ней! Я нес портфель ее тяжелый (в нем книг, тетрадок – сто пудов!), и мы шагали так до школы – почти без слов, без лишних слов… Она «спасибо» говорила и шла с портфелем на урок, а я, расстаться с ней не в силах, и, словно ангел шестикрылый, витал над нею, сколько мог… А утром снова, с первым светом – мой выход, встреча и портфель… Но длилось наважденье это всего лишь несколько недель. Пришли каникулы, и Таню послали к тетке на Байкал, а я, стеная без свиданий, в Крыму у деда отдыхал. Я сочинил ей три открытки – она ответила одной… О, эти страсти, эти пытки, страданий горькие напитки и муки ревности святой! Она писала: «Милый Дрюша, тебе скажу я напрямки: сомненьями не порти душу, я нашей дружбы не разрушу, мне просто нравится, послушай, купаться в озере и кушать у тетки с язем пироги! Ну, да, пишу я редко – что же? Ты не ругай меня, Андрей: поверь, поверь, что нет дороже, чем ты, пока в судьбе моей». И был я счастлив несравненно – и огорчен одновременно: ведь это мерзкое «пока» меня бесило, дурака! Кипрееву я ждал в столице, под окнами ее бродил, пытался также дозвониться – увы, никто не подходил… И мы узнали только в школе: она уехала с семьей – отца назначили в Анголе на пост в посольстве небольшой. Я получил ее посланье и плакал, плакал, идиот, читая, как прощалась Таня со мной на много лет вперед. Она писала: «Милый Дрюня! Судьба подкинула сюрприз. Ну, что ж, доверимся Фортуне. Не гоношись, угомонись. Пройдут три года незаметно. Окончим школу мы, а там – при встрече выясним конкретно, в дальнейшем быть ли вместе нам. Не распускай, голубчик, нюни – мы встретимся наверняка. Короче, не прощаюсь, Дрюня, а говорю тебе: «Пока!» Опять «пока»! Я это слово возненавидел с той поры. Мне жизнь казалась бестолково летящей лыжником с горы. Бродил я часто безотрадно по нашим с Танею местам, и сердце екало нещадно, когда я всматривался жадно в ее подъезд, подъезд парадный и видел Таню тут и там… Ах, наша молодость крутая! Мы были, в сущности, детьми. И жили так, не понимая, что есть еще, помимо мая, июль и август, черт возьми! Три года! Целые три года! Звонков десятка полтора: – В Москве хорошая погода? – В Луанде сильная жара? И письма, письма в том же духе: «Как Ленка? Люська? Ты, Андрей? Какие новости и слухи? Что скажешь про учителей?» Потом уже писали реже, сужался тем взаимных круг… И вроде чувства были те же – но как-то потускнели вдруг… Потом иссякла переписка, как исчезает волшебство… Когда вступительные близко – тебе уже ни до чего! Я поступил! И на картошку поехал сразу же в колхоз. О Тане вспоминал немножко, но без уныния и слез. Нас, как известно, время лечит, мы клином вышибаем клин, где расставанья – там и встречи, и я другой увлекся, блин. Всё было просто и курьезно: она мне быстро отдалась – мы с ней на поле на колхозном вступили в половую связь. Потом на ватниках лежали… Чернел за полем редкий лес, и звезды глазками моргали и улыбались нам с небес. Мы больше не были невинны, вкусив познанье в полноте. Я ощущал себя мужчиной и ухмылялся в темноте. И думал: «Вот и всё, Танюша! Я изменил тебе с другой. И я не твой отныне Дрюша – прости, любимая, не твой!» А девушка меня спросила – та, что была со мной тогда: – О чем вздыхаешь, Эндрю, милый? И я ответил ей уныло: – Не думай, зайка, ерунда! Короче, в «ерунду» Татьяна вдруг превратилась невзначай. Твердил я детству окаянно: – Прощай, наивное, прощай! И детство в небе разметало, как перьевые облака, когда та зайка мне сказала: мол, я беременна… слегка… Вот это шок! Вот это номер! Услышав громовую весть, от страха я едва не помер, и мне пришлось на лавку сесть. Усевшись рядом, закурила на лавке будущая мать и задала вопрос нехилый: – Ну, что – аборт или рожать? И я, преодолев смятенье, ответил: – Что ты, милый зай! Какие могут быть сомненья? Ну, разумеется, рожай! – А бабок надо сколько много для карапуза – ой-ёй-ёй! – Да ладно! Предки нам помогут, пока мы учимся с тобой. И вот, через полгода где-то, чтоб бабки заработать, я – работал в стройотряде летом, а дома… плакал мой Илья!.. А что же Таня? Наша встреча на Чистых выпала прудах. Ее сейчас увековечу в чеканных нескольких строках. Москва. Июль. Илья в панамке. Мы кормим уток на пруду. И тут какая-то гражданка кричит: – Иди сюда, засранка, не то я без тебя уйду! Я обернулся: голос этот из всех узнал бы голосов… Сидела женщина с газетой на фоне листьев и цветов… Как будто Таня – и не Таня: взгляд очень строг и даже зол… И я в прострации, нирване, к ней, чуть шатаясь, подошел… Сказал, готовый провалиться: – Ты узнаешь меня, Кипрей? Она ответила с ехидцей: – Конечно, узнаю, Андрей! Поцеловались – в щечку, в щечку. – Ну, как ты? – В норме: сын, жена. – Я тоже в норме: видишь – дочка. Но с нею я живу одна. Она воскликнула: – Кристина! И я позвал: – Бегом, Илья! И вот чудесная картина: Москва, июль, пруды, скамья, мой сын в блондинистых кудряшках, голубоглазый, как и я, и дочка Танина – смугляшка, мулатка, проще говоря. – Привет! – сказал Илья смущенно. – Привет! – в ответ сказала Крис. Мой сын стоял завороженный, слегка отвесив челюсть вниз. Так я когда-то на Кипрейку смотрел, влюбленный дуралей… Кристина влезла на скамейку, поближе к мамочке своей. И темно-карими глазами смотрела строго на Илью. А он зачем-то снял панаму, глядел на Крис, на Таню-маму и мочку теребил свою. Мы с Таней поболтали мило – о том, о сем и ни о чем; она в лечебнице служила педиатрическим врачом. Два года, как рассталась с мужем – в Луанде адвокатом он, и ей теперь никто не нужен, в душе ее такая стужа, не вступит больше в рай супружий – пусть даже и за миллион! Потом она заторопилась – по-прежнему стройна, легка, и вновь то слово повторилось: – Пока-пока! – Пока-пока! Илья кивнул Кристине тоже. Она, не зная, почему, гримасу скорчила, но все же «пока» ответила ему. …И снова: то, что было – сплыло… Я жил один уже давно и с зайкой наш развод постылый я вспоминаю через силу, как черно-белое кино. Илья учился на юрфаке, ко мне нечасто забегал – высокий, стройный, он, чертяка, разил девчонок наповал. И вот однажды сын при встрече мою развеял боль и грусть, сказав, обняв меня за плечи: – Ты знаешь, папа, я женюсь! – Неужто, милый мой повеса? – и я пихнул его плечом. – На ком? – спросил я с интересом. – Не угадаешь нипочем! – Да как я угадаю, сыне? Ведь мачо ты у нас такой! – Ну, в общем, папа, на Кристине. – Позволь, Илюша, на какой? – На дочке, папа, тети Тани – Кипреевой. Теперь усек? И я без всяких придыханий воскликнул: – Как ты смог, сынок?! – Да так уж вышло. Мы на даче у общих встретились друзей… – И ты как настоящий мачо поймал, конечно, миг удачи, и отдалась, от счастья плача, дочурка тетушки Кипрей! – Иронизировать не нужно, все было медленно, поверь: два года длилась наша дружба, и осознали лишь теперь, что жить не можем друг без друга и надо нам создать семью. – А тетя Таня без испуга идею встретила твою? – Нет, без испуга, но со смехом! Сказала: «Дрюня, сукин сын, он на кривой козе подъехал, чтоб все же породниться, блин!» Я рассмеялся: – Вот зараза! Сама похожа на козу! Илью поцеловал три раза, счастливую смахнув слезу. Ну, что же? Свадьба, крики «Горько!», а в горле от волненья ком, и зайка с новым мужем Борькой, и я с Татьяной за столом. Великолепная картина: Илья от счастья чуть живой и смуглолицая Кристина под ослепительной фатой. Бокалов звон и вспышки фото, кругом танцующий народ, а мне взгрустнулось от чего-то, и совершенно без охоты я грыз остывший антрекот. Меня Татьяна в бок пихнула, сказала, в ухо мне дыша: – Ты что, Андрей, какой-то снулый? Пошли на белый танец, а? Пошли. Мелодия простая в нас ностальгию разожгла, и я, Татьяну обнимая, припомнил то начало мая, когда, резвяся и играя, меня Татьяна увлекла. Она спросила: – Не пора ли и нам подумать о семье? Я вздрогнул, и затрепетали поджилки разные во мне. Я улыбнулся осторожно: – Не поздно, милый мой Кипрей? Он ответила: – Возможно, но хочется остаток дней прожить с хорошим человеком, – тем более, что мы родня… И я почти прокукарекал: – Ура! Виват! Согласен я! Мы в вихре танца закружились, чтоб чувства выплеснуть свои… Так в этот вечер народились две наших праведных семьи! Всё хорошо. Забыты муки, что каждый в прошлом пережил, нас забавляют наши внуки, и мы их нянчим в меру сил. Все собираемся на даче, за чаем пирожки едим, сидим, смеемся и судачим – и счастливы. А это значит, что наш союз непобедим!
|