Михаил Казовский

 

ДЯДЯ ЧЕСТНЫХ ПРАВИЛ

(по версии журнала «Кентавр» - «ДВА ПУШКИНА»)

 

Историческая повесть

 

1.

Сашка сидел с ногами на кровати (благо, хоть туфли снял) и, приткнувшись плечом к подушке, вяло листал какую-то французскую книгу. Было жарко: все-таки начало июля. Из распахнутого окна доносился перестук копыт по булыжной мостовой, иногда лай собак, но негромкий, тоже вялый. Пахло свежим хлебом (от ближайшей булочной лавки) и чуть-чуть речной водой (это от близкой Яузы). В доме тихо – послеобеденный сон.

В дверь его комнаты мягко поскреблись. Заглянула Лёля – старшая сестра. Совершенная девушка уже – без пяти минут 14, скоро замуж. Очень походила на мать – смуглое лицо, ворох темных кудряшек. От отца взяла голубые глаза и насмешливые губы.

– Ты не спишь, голубчик? – ласково спросила.

Сашка потянулся.

– Нет, как видишь. Но, пожалуй, сосну часок – зной меня сморил. – Бросил книжку рядом с собой. И зевнул, прикрыв рот ладонью.

– Я тебе такое скажу, от чего верно не заснешь.

– Да неужто? Кто-нибудь за тебя просватался?

Лёля фыркнула:

– Ой, какие глупости, этого еще не хватало. Речь не обо мне, а как раз о тебе.

– Кто-то за меня хочет замуж?

– Перестань шалить. Дело чрезвычайно серьезное. Ты не едешь поступать в Иезуитский коллегиум.

Отрок быстро сел.

– В самом деле? Точно знаешь?

Иезуитский коллегиум в Петербурге каждый год набирал дворянских детей, обучая их главным необходимым предметам – от латинского языка и Закона Божьего до езды на лошади, фехтования и танцев. Заведение было закрытое, строгое, но образование давало прекрасное. Правда, с католическим уклоном, понятно. Это смущало прежде всего бабушку, истинно православную, и она выступала против.

– Бабушка своего добилась?

– Нет, не бабушка, но папá передумал сам. После посещения Малиновского. Знаешь ли его? С дядей Васей завсегдатаи Аглицкого клуба.

– Знаю, знаю.

– Ну, так вот: брат его родной, тоже Малиновский, в Петербурге только что государем назначен возглавлять наш коллегиум, схожий с иезуитским, только православный. Будет называться Лицей. И располагаться в Царском Селе.

– И меня отдадут туда?

– Есть такая мысль. Коль экзамен выдержишь.

Сашка спрыгнул с кровати.

– Выдержу, выдержу! Вот увидишь, выдержу. Я не я буду, ежели не выдержу. – Он забегал по комнате. – Не хотел к иезуитам. С ними от тоски сдохнешь. Да, небось, и секут еще за провинности всякие.

– Нешто наши сечь не станут?

– Э-э, да наши пусть секут, все-таки свои люди!

Встал напротив сестры, посмотрел тревожно.

– А когда ехать-то?

У него тоже были голубые глаза и кудряшки, но светлее, чем ее. А зато кожа более смуглая. Как-то знаменитый поэт Иван Дмитриев, живший по соседству, дядечка простой и веселый, весь рябой от остатков оспы, увидав пятилетнего Сашку, так сказал: «Вылитый арапчик!» А ребенок неожиданно ответил, оскалившись: «Хоть и арапчик, но зато не рябчик!» Дмитриев покатился со смеху.

– Ехать, думаю, что скоро. В августе экзамен.

– Кто ж поедет со мною? Маменька на сносях, да и Лёвка хворает, бабушка сама не здорова, а папá весь в своих делах…

– Разве что дядя Вася? – быстро предположила сестра.

Брат уселся рядом с ней на кровати. Помолчав, сказал:

– Было бы неплохо. Он смешной чудак. Мы с ним хорошо ладим.

 

2.

Дядя Вася – то есть, Василий Львович Пушкин, старший брат «папá» (стало быть, Сергея Львовича) – представлял собой тип жуира и бонвивана, а по-русски – веселого, беззаботного барина, жизнелюба. В 1811 году, о котором речь, дяде исполнилось 44 года. Это был грузноватый, лысоватый мужчина с длинным носом и немного кривыми тонкими ногами; зубы его, от рождения мелкие и некрепкие, то и дело ломались, он их при содействии лекаря выдергивал, и теперь во рту имел не больше десятка; и когда Пушкин-старший говорил, капельки слюны попадали в собеседника, что, конечно, многим не нравилось. Но сердиться никто не сердился – добряку, остряку, хлебосолу, бескорыстной душе – дяде извиняли все его забавные недостатки.

Дядя был поэт. Он печатался в прессе, а стихи его расходились в списках. Так же, в списках, циркулировало в обществе самое лучшее его сочинение – сатирическая поэмка «Опасный сосед». Главный герой поэмы – бражник и женолюб Буянов – отправлялся в нелегальный бордель, выпивал, уединялся с одной из прелестниц, но возникшая в притоне всеобщая драка не дала осуществиться его блудливым желаниям, и Буянов постыдно ретировался… По цензурным соображениям напечатать фривольного «Соседа» не было возможности. Но тогдашняя читающая Россия знала Буянова очень хорошо.

Дядя женился в 1795 году, будучи еще подпоручиком Измайловского лейб-гвардии полка, взяв невесту на 12 лет моложе себя. Ею оказалась юная Капа Вышеславская, только что вышедшая в светские салоны Москвы. Пушкин взял ее практически штурмом – завалил цветами, без конца сочинял стихи на французском и на русском, а мундир военного завершил атаку: девушка, плохо разобравшись в своих чувствах, быстро дала согласие на брак. И отец ее, тоже военный, тоже гвардеец, но Семеновского полка, возражать не стал.

Но медовый месяц пролетел быстро, и семейная жизнь начала буксовать: он служил в Петербурге, а она оставалась в Москве, и скучала, и маялась от безделья, занимаясь только рукоделием, музицированием и чтением дешевых французских романов. Чем кончается подобная жизнь молодой красавицы? Правильно: дамочка влюбляется в первого попавшегося красавчика.

Новым предметом сердечной страсти Капитолины оказался бывший сослуживец Василия и Сергея Пушкиных по Измайловскому полку, некто Иван Мальцов. Он был высок, обаятелен и очень богат: по наследству ему достались фабрики стекла в Гусь-Хрустальном. Вспыхнувшая страсть поглотила обоих, и Василий Львович, появившись в Москве после отставки в чине поручика, с удивлением обнаружил у себя на затылке наставленные рога. Юная парочка не таилась: бросилась в ноги обманутому супругу и просила о снисхождении. Старший Пушкин расчувствовался, обнял обоих и сказал, что любовь священна, он не держит зла, потому что и сам грешен, не всегда ведя в Петербурге целомудренную жизнь. Стали думать, что делать. Ведь расторгнуть венчание – дело сложное, хлопотное, долгое. Для развода требовался веский аргумент. И великодушный Василий Львович вызвался взять вину на себя: это он, он изменял супруге, и его надо покарать за прелюбодейство. С тем и подали бумаги в консисторию.

А пока суд да дело, дядя Пушкин поехал развеяться – совершил путешествие в Европу. Взяв с собой камердинера Игнатия и кухарку Груню, он отчалил из Петербурга 22 апреля 1803 года и проследовал по маршруту Рига – Гданьск – Берлин – Париж. По Парижу его водил Карамзин, и они даже побывали на аудиенции у тогдашнего Первого консула Французской республики Наполеона Буонапарте. На вопросы, последовавшие дяде в дальнейшем на Родине, как ему показался Наполеон, дядя отвечал с кислой миной: «Ничего особенного. Слишком уж позер. Он, как я, брал уроки актерского мастерства у великого трагика Тальма».

После Франции была Англия, и затем по морю возвращение восвояси. Вывез из Европы книги в небывалом количестве, чем составил свою знаменитую библиотеку.

Тут и дело о разводе подошло к исходу: 22 августа 1806 года появился указ Священного Синода – брак расторгнуть по причине прелюбодейства супруга. Мужа неверного покарать семилетней церковной епитимьей с отправлением оной в монастыре в течение полугода, а затем – под приглядом духовника. Ну, и главная кара за неверность: простодушному Василию Львовичу запрещалось отныне венчаться до конца жизни.

Надо сказать, что вначале он отнесся к этим невзгодам легкомысленно, по обычной русской традиции: где наша не пропадала, ничего, мол, переживем! Но когда старший Пушкин по-настоящему влюбился, незавидное его положение проявилось со всей очевидностью.

А влюбился он так, как и подобает истинному поэту: с первого взгляда и до потери пульса. Заглянув однажды в лавку Ворожейкина на Пятницкой (у купца была торговля шелком), чтобы выбрать себе материал на новые галстуки, дядя вдруг узрел через приоткрытые двери конторы юную особу в шелковом же платье. Это была богиня во плоти – тонкая талия, ослепительно белая улыбка и огромные синие глаза. Обомлев, Пушкин-старший обратился к купцу Ворожейкину, явно запинаясь:

– Александр Николаевич, дорогой, кто сия сильфида у вас в конторе?

Рассмеявшись, купец ответил:

– Да сестренка моя младшая, Нюшка. Хороша, да?

– Ах, мой друг, я буквально ею ослеплен.

– Впрямь красавицей сделалась. Вроде раньше ничего такого, а к шашнадцати годкам стала загляденье. После смерти родителев наших я ей за отца буду.

Дядя произнес:

– Александр Николаевич, сделайте, дружок, одолжение: познакомьте нас.

Тут купец уже посерьезнел:

– Да зачем вам это, уважаемый Василий Львович? Вы человек степенный, в годах, звания дворянского и не нам чета. Посему ни за что не женитесь. А для баловства и всяких там игрищ Нюшку не отдам. Девушка она чистая, непорочная и найдет свою судьбу с кем-нибудь ей под стать.

Но Василий Львович загорелся уже вовсю и такое сокровище уступать непонятному третьему лицу ни за что не хотел. Он проговорил:

– Вы напрасно мне не доверяете, Александр Николаевич. Я как человек благородный и возвышенный думаю только о возвышенных чувствах. Поиграть бедной девушкой, опозорить и бросить – не в моих правилах. Коли Анна Николаевна согласится на знакомство со мною, обещаю никак ей не навредить. Пусть сама решает: примет мою протянутую дружескую руку – буду счастлив, а не примет – навсегда исчезну из ея жизни.

Ворожейкин посопел и ответил сдержанно:

– Хорошо, сударь, потолкую с сестренкой на сей предмет.

– Я приду завтра за ответом, – резюмировал Пушкин и откланялся.

На другое утро он явился в шелковую лавку ни свет ни заря, расфуфыренный и взволнованный. Александр Николаевич вышел к нему неспешно, мрачный, хмурый, губы под усами плотно сжаты, борода какая-то разлохмаченная. И сказал басом:

– Токмо никакого приданого ей не дам.

Дядя, оживившись, отрицательно мотнул головой:

– Никакого приданого мне за ней и не надобно.

– И на полное ваше содержание.

– Разумеется.

– И покроете мне убытки, кои неминуемо понесу, так как вынужден буду взять работника вместо нея.

Не моргнув глазом, тот спросил:

– Сколько?

Ворожейкин почесал в бороде, прежде чем назвать требуемую сумму,  – опасаясь прогадать, но, с другой стороны, и боясь перегнуть палку. Наконец, выдохнул:

– Ну, не менее полтыщи серебром.

– По рукам!

«Надо было тыщу попросить», – пронеслось в голове у Александра Николаевича, но накручивать цену он уже не решился.

Наконец, состоялось знакомство Анны Николаевны и Василия Львовича. Девушка смотрела на него без стеснения, даже с любопытством, и в глазах ее мелькали игривые искорки. По-простому осведомилась:

– Значит, приглянулась я вам, ваша милость?

Он воскликнул:

– «Приглянулась» – не то слово! Я сражен, я убит наповал вашей красотою!

Ворожейкина рассмеялась:

– Нешто нет среди светских дам, образованных и воспитанных, не таких, как я, покрасивше и полюбезней?

– Полноте, сударыня, разве дело в воспитании и образовании? Годик-другой у меня в дому, и научитесь нужным политесам; почитаете книжки – и постигнете многие премудрости. Дело наживное. А зато душа ваша – чистая, открытая, доброта и отзывчивость в лице, молодость и женственность дорогого стоят. В светских дамах редко такое сыщешь. Сплошь манерницы да жеманницы, слова не скажут в простоте. Я устал от них.

– Я и по-французски совсем не знаю, – повздыхала она.

– Это даже лучше. Русские должны общаться по-русски.

– А родные, близкие и знакомые ваши уж не станут ли презрительно ко мне относиться? Надсмехаться и зубоскалить? Мол, купчиха пошла на содержание к благородному…

Но Василий Львович даже рассердился:

– Перестаньте, Анна Николаевна, о пустом тревожиться. Никому до нас с вами дела нет. Заживете у меня в доме в качестве жены и подруги, стану вас любить и лелеять, развлекать, смешить, вывозить в деревню, угощать, ублажать и заботиться. А про светских зубоскалов забудьте. Пусть перемывают нам косточки. Если мы с вами будем счастливы, остальное не имеет значения. Верно говорю.

Ворожейкина покусала губки, отчего показалась ему еще миловиднее, бросила на Пушкина добрый взгляд.

– Что ж, Василий Львович, будь по-вашему. Я согласна. Как написано в одной умной книжке, лучше сожалеть о том, что сделано, нежели грустить о том, что не задалось.

Дядя улыбнулся:

– Несомненно, так. Сколько времени нужно вам на сборы, голубушка?

Девушка пожала плечами:

– Да немного, наверное. Завтра к утречку буду уж готова.

– Значит, до утра! – и, склонившись, поцеловал ее невесомые пальчики.

Наконец-то Василий Львович сделался настоящим семьянином; после переезда Аннушки в его дом, после бурных ночей и наполненных лирикой дней, он узнал, что станет вскоре отцом. Под конец 1810 года родилась его дочка, окрещенная Маргаритой. Дать ей свою фамилию он не мог по известным всем причинам, посему записали в метрике просто – «Маргарита Васильева».

 

3.

Предложение брата, Сергея Львовича, ехать в Петербург с племянником, Александром Сергеевичем, дядя воспринял, как всегда, живо и с энтузиазмом. Благостно расплылся:

– Да какие сомнения, Серж, с удовольствием возложу на себя эту миссию. Я и сам подумывал навестить нашу Северную Пальмиру. И литературные, и масонские дела накопились. Грех не воспользоваться оказией.

– Экипаж наймем.

– Да, возьму ямскую карету на четверых.

– Отчего же на четверых? – удивился Сашкин папá.

– Аннушку с ребеночком я одну не оставлю. Да и в Петербурге она не была ни разу, осчастливлю лапушку. А четвертым – известно, кто: мой Игнатий. Как я без него? Он слуга, камердинер и с Маргошкой посидит, если что, вместо няньки. Доверяю ему, словно бы родному.

– Да, пожалуй, пожалуй.

Тут же позвали Александра. Он явился сияющий, зная о грядущей поездке и уже придумав целый план своей новой жизни в Царском Селе и Петербурге, без пригляда родителей. Бархатный костюмчик на нем выглядел слегка маловатым и довольно детским – назревала необходимость сшить одежду по возрасту.

– Нуте-с, мон шер фис*, дядюшка не против сопроводить тебя. И останется в Петербурге до начала твоей учебы в Лицее – вплоть до октября. Если, конечно, выдержишь экзамен, и тебя зачислят.

Отрок повторил недавнее:

– Выдержу, выдержу, я не я буду, коль не выдержу!

– Хорошо, старайся. И не опозорь рода Пушкиных.

– Не тревожьтесь, папá.

Вставил слово и Василий Львович:

– И смотри, у меня чтобы не проказить. Я хоть человек добрый, снисходительный, но досужего баловства да и непотребств всяких ни за что не спущу. Сразу предупреждаю.

– Ах, мон онкль**, – отозвался племянник, – что за глупости, я ведь не ребенок уже и умею себя вести.

– Поживем – увидим.

Начались традиционные хлопоты накануне поездки. Сашке сшили новую пару нижнего белья, две сорочки, длинные панталоны, белый в полоску жилет, несколько шейных платков, курточку-пиджак из сукна и картуз. Разумеется, низкие сапожки и туфли. В этом одеянии он смотрелся достаточно модно и довольно-таки по-взрослому, впрочем, детское лицо, чрезвычайно подвижное, несерьезное, все равно оставляло впечатление некоей ребячливости, явно говорило: обладатель подобной внешности может в любой момент отмочить что-нибудь из ряда вон выходящее.

Заглянувшая к Пушкиным тетя Лиза – Елизавета Львовна, младшая из сестер папá, замужем за богатым помещиком Сонцовым, подарила племяннику 25 рублей серебром. И сказала: «Это на орехи тебе. Обучайся как следует. Ты надежда нашей семьи».

От нее не отстала и другая тетка – Анна Львовна, старая дева. К ней в свое время сватался поэт Иван Дмитриев, их сосед, но она ему решительно отказала. И осталась девой. Так же, как и он, кстати: оставался холостяком. Тетя Аня подарила Сашке 10 рублей и поцеловала в висок.

Бабушка Мария Алексеевна оказалась щедрее и вручила внуку 35. Строгая, дородная, говорила она низким грозным голосом и командовала в доме всей прислугой. Много лет назад, будучи уже не слишком юной невестой, вышла замуж за отставного капитана морской артиллерии Осипа Абрамовича Ганнибала – сына «арапа Петра Великого». Но семейная жизнь у них как-то не сложилась – вскоре после рождения общей дочери Наденьки молодые расстались. Осип окончил дни свои в родовом имении Михайловское на Псковщине.

Бабушка воспитывала внука Александра с самого его детства. Поселившись в доме у Пушкиных и увидев, что ее внук в 4 года говорит только по-французски (от своих родителей и от гувернеров), стала обучать его русской речи. Вместе с няней, бывшей крепостной, а затем вольноотпущенной Ариной Родионовной Яковлевой, пела ему русские песни и рассказывала русские сказки. И была против, чтобы он поступал в Иезуитский коллегиум.

– Сашенька, – напутствовала она, – будь благоразумен и своих наставников слушайся в Лицее. Он под патронажем самого государя императора. Кланяйся ему от меня при случае. Мы знакомы с ним, да и деда моего, Ржевского, фаворита Петра Великого, тоже наверняка помнит. Уж не говоря про Абрама Ганнибала. Должен относиться к тебе особо.

– Поклонюсь непременно.

– И не забывай писать мне письма. Не прошу каждую неделю, но раз в месяц – сам Бог велел. Я молиться за тебя стану.

– Благодарствую, бон-маман***, – поклонился внук.

В то же время мамá, Надежда Осиповна, урожденная Ганнибал, ныне Пушкина, не дала сыну ни копейки, но зато наставлений прочитала на сто рублей. Смуглая, высокая, в свете носила прозвище Belle Créole – Очаровательная Креолка. Несмотря на то, что рожала часто, сохраняла стройность фигуры. Из рожденных ею на тот момент шестерых детей выжили только трое – старшая Ольга, средний Александр и младший Лев. И была беременна седьмым чадом. Посему всё на свете ее раздражало, и к отъезду Сашки отнеслась она как-то легкомысленно, даже безучастно. Шестилетний Левушка занимал ее мысли больше.

Обругав неумение среднего сына хорошо одеваться, хорошо танцевать, хорошо говорить и не делать глупостей, так сказала:

– И пожалуйста, прекрати воображать, точно ты какой-то особенный, выдающийся, гений и любимец богов. В нашей семье поэт один – дядя Базиль, этого достаточно. Надо не в эмпиреях витать, как он, а занять свое верное место в жизни. Чин приобрести в Министерстве внешних сношений. В результате стать, например, посланником России пусть и в небольшой, но приличной стране, например, Греции или Португалии. Лучшего для тебя, мой друг, я и не желаю.

– Постараюсь, мамá.

А папá тоже был в делах и, хотя необходимые деньги выделил на поездку и на проживание в Петербурге, обещая потом добавить по почте, находился в обычном рассеянном состоянии духа, вроде не от мира сего. Выслушав чадо накануне отъезда как-то отстраненно, глядя в сторону, возвратился к действительности только после того, как сын ему поведал, что от теток и от бабушки получил на дорогу в общей сложности 70 рублей. Что-то подсчитав, Сергей Львович произнес:

– Я добавлю тридцать, чтобы вышло сто. Но боюсь доверять тебе подобную сумму. Отдадим деньги дяде. Он тебе станет выдавать по необходимости.

Сашка согласился.

Засветло 16 июля вместе с бабушкой и сестрой он отправился в церковь Богоявления в Елохове на заутреню. Женщины на хорах пели очень чисто, проникновенно, а зато поп читал святое писание как-то скороговоркой, половины слов, да еще по-церковнославянски, не понять. Пушкин-младший слушал его в пол-уха, стоя перед ликом Николая Чудотворца и прося его о защите в дороге, шевеля губами беззвучно. Кланялся и крестился вслед за бабушкой.

Подошел на исповедь. У святого отца при взгляде вблизи оказались красные прожилки на носу и щеках и глаза какие-то подозрительно мутные. «Пил вчера, собака», – догадался Сашка, но сумел удержать улыбку.

– Грешен ли ты, сын мой? – вопросил священнослужитель с хрипотцой в голосе.

– Так, по мелочам, отче, – без утайки ответил отрок. – Иногда сквернословлю и бываю несдержан. Иногда не слушаю старших.

          – Сквернословие есть не мелочь, но большой грех, – с осуждением покачал головой исповедник. – Все дурные слова – от лукавого. И

______________________________________________________________________________________________________

 * Мой дорогой сын (фр.)

**Мой дядя (фр.)

***Бабушка (фр. разг.)

На с. 2