– Очень рад нашему знакомству.

– Да, я тоже.

Молодой человек кивнул и ушел вслед за Калергис к другим гостям. Лидия взглянула на Дмитрия с восхищением:

– Сын Дюма, представляешь?! Я в восторге, Митя!

Муж отреагировал сдержанно:

– Ты ведешь себя, как провинциалка. Был бы сам Дюма – можно согласиться. А то сын! Тоже мне, фигура!

– Нет, не говори. Он такая душка.

– Но-но, – пригрозил недавний молодожен наигранно. – Не влюбись, голубушка.

– Я уже влюбилась. – Рассмеялась звонко. – Разумеется, только платонически.

– Этого еще не хватало.

Дмитрий поскучнел, перестал шутить, вечер у кузины начал его нервировать. Он с трудом вытерпел еще полчаса, а потом предложил супруге уехать. Та в недоумении стала протестовать: только половина десятого, самый разгар интересных разговоров! Муж ответил холодно:

– У меня голова что-то разболелась. Вероятно, слишком много курил.

– Выйди на балкон, подыши.

– Не поможет, знаю.

– Ну, еще посидим чуть-чуть. Неудобно уходить раньше всех. Что о нас подумают? Скажут: дикие русские, не умеют себя вести в светском обществе.

Нессельроде-младший завелся:

– Мне плевать, что о нас подумают эти клоуны. Жалкие болтуны и бездельники.

– Ах, пожалуйста, Митя, не разыгрывай из себя сноба. Мы ничуть не лучше. И вообще я хочу остаться.

– Это не имеет значения. Я хочу уехать.

Побледнев, молодая дама произнесла:

– Можешь уезжать, коли так приспичило. Кто тебе мешает?

– Мы уедем вместе.

– Да с какой такой стати?

– Ты моя жена. И обязана во всем подчиняться.

– Подчиняться – да. Но не исполнять любые капризы.

– Исполнять! Слепо исполнять! – он с такой силой сжал ее ладонь, что Закревская вскрикнула.

Гости, смолкнув, как один повернулись к Нессельроде. Лидия заизвинялась:

– Господа, не обращайте внимания, это случайно вырвалось. Всё в порядке.

Несколько минут оба супруга сидели злые, дуясь друг на друга. Первой заговорила она:

– Ты мне сделал больно.

Он пробормотал:

– Душенька, прости. Сам не знаю, что на меня нашло.

Помолчав, женщина спросила:

– Да неужто ты меня ревнуешь к этому хлыщу?

Дмитрий засопел, а потом ответил:

– Ты сама сказала, что тебе он по вкусу.

– Шуток не понимаешь, милый?

– Нет, не понимаю таких.

– Очень, очень жаль. Ревновать нелепо. Ты же знаешь: мне никто не нужен, кроме тебя.

Посмотрел на нее насуплено:

– Поклянись, пожалуй.

– Я уже клялась перед алтарем. Этого достаточно. – Чуть помедлила. – Хорошо, если ты желаешь – уедем.

– Нет, изволь остаться.

– Ты ж хотел уехать?

– Я уже раздумал.

На обратном пути, взяв извозчика, первое время сохраняли молчание. Наконец, Лидия сказала:

– Митя, не сердись. Мы должны учиться жить в согласии друг с другом. Привыкать уступать без нервов. Коль бываем в свете, поневоле общаемся: ты – с другими дамами, я – с другими же кавалерами. Ревновать нельзя. Мы не на Востоке, ты не шахиншах, я не одалиска.

Успокоившись, он уже обрел способность критически мыслить и проговорил с иронией:

– Очень жаль, что не на Востоке.

– Ты хотел бы запереть меня в башне?

– Я хотел бы иметь гарем.

Рассмеявшись, она стала театрально колотить его по плечу сложенным веером из слоновой кости.

 

4.

Посещали салон мадам Калергис еще не раз. С удивлением слушали, как его посетители, не боясь последствий, поливают грязью действующую власть, награждая короля самыми нелестными словами. Говорить такое в России о Николае I было невозможно. Тут же попадешь в лапы к Дубельту и его молодчикам.

Мнения супругов и тут разошлись: Дмитрий оказался явным консерватором и приверженцем русских патриархальных ценностей; соглашался, что крепостничество в диких его формах неприемлемо и нуждается в улучшении, но считал, что совсем отменять рабство невозможно, ибо это основа Российской империи; Лидия восхищалась свободомыслием Франции и мечтала о коренных переменах на Родине. Предлагала мужу насовсем перебраться в Париж. Он и слушать не желал: должен получить место при дворе, ведать церемониями, распоряжаться на балах и приемах государя и вообще состоять при царе-батюшке. Променять карьеру в России на богемную жизнь во Франции? Ни за что на свете! Лидия понимала и уступала логике мужа, но в душе что-то продолжало свербить и не соглашаться: ей хотелось вольности, беззаботности, как у Маши Калергис. Чуть завидовала ей. Та ни от кого не зависела, делала, что хотела. В том числе – меняла любовников, как перчатки… Нет, конечно, Закревская-младшая любит мужа и мечтает иметь от него детей. Ей противны связи с другими мужчинами. Если б Дмитрий не был таким упрямым и не следовал всем привитым ему Карлом Нессельроде патриархальным ценностям, стал бы в ее глазах идеалом вообще. Но увы, увы… Приходилось смиряться.

Провели в Европе четыре месяца. Возвращались домой в конце августа. Снова плыли на пароходе, но на этот раз уже из Гавра. Море было спокойное, ровное, чайки вились около бортов в ожидании брошенных им кусков хлеба. Лидия лежала в шезлонге на палубе и слегка придерживала широкополую шляпу от случайных порывов ветра. Подошел Дмитрий – он был в светлом летнем костюме и рубашке апаш.

– Не скучаешь, душенька? – муж курил сигару и прищуривался от солнца и от дыма.

– Не скучаю, но, скорее, грущу: осени не хочется и зимы. Холодов, морозов… Брр!

– Что поделаешь: мы не Франция и даже не Германия.

– К сожалению.

Петербург встретил их дождем и туманом. Тут еще выяснилось, что Нарышкины в ссоре и Надин с ребенком проживает отдельно, протестуя против регулярного пьянства Алекса. Тот божился, что давно не пьет и ведет себя как благопристойный супруг.  А жена не верила, находясь в каком-то странном состоянии полубреда. Лидия пыталась ее успокоить, но мадам Нарышкина отстраненно смотрела на мадам Нессельроде, что-то бормоча. Вдруг очнулась и сказала вполне внятно:

– Он еще пожалеет, дрянь.

– Что ты, что ты, голубушка! – испугалась подруга. – Мы христиане и не можем унижаться до мести. Христиане должны прощать.

Покривившись, прибалтийка начала кусать нижнюю губу. Наконец, ответила:

– Нет, не бойся, никого убивать я не собираюсь. Просто вместе с Ольгой перееду к матери в Москву. Может, там развеюсь.

– Вот и замечательно. Перемелется – мукá будет.

– Если перемелется.

И никто тогда знать не могу, что убийства избежать все-таки Надин не удастся…Глава третья

 

1.

Революции прокатились почти по всей Европе, спутав карты Лидии, продолжавшей мечтать об еще одной поездке во Францию. Да и что было ждать хорошего от ненастного, високосного 1848 года?

В феврале был свергнут Луи Филипп, и династия Бурбонов с ним утратила власть уже навсегда, уступив место очередной республике.

Тут же полыхнуло в Германии и Австрии. Венгры, восстав, воевали за независимость. Их немедленно поддержали чехи. Оживились патриоты Италии во главе с Гарибальди. Сидя в Лондоне, Маркс написал и распространил «Манифест Коммунистической партии», выпустив гулять по Старому Свету призрак коммунизма…

Император Австрии вынужден был пойти на уступки: утвердил Конституцию, отменил крепостное право и созвал рейхстаг. А затем, после подавления беспорядков в Вене, вовсе отрекся от престола в пользу своего племянника – Франца-Иосифа.

Президентом Франции был избран Шарль Луи Наполеон, доводившийся племянником знаменитому полководцу. А король Пруссии Фридрих Вильгельм IV сделался кайзером всей Германии.

Русский император Николай I с беспокойством следил за этими событиями и, когда революционное пламя стало затухать, посчитал своим долгом поучаствовать в его затаптывании. Заключив союз с Францем-Иосифом, ввел войска в мятежную Венгрию. Наш генерал Паскевич разгромил войска повстанцев, а герой революции, поэт Шандор Петефи был убит. Австро-Венгрия, несмотря на солидные потрясения, все же устояла.

И в самой России не обошлось без репрессий. Власти разогнали молодежный кружок петрашевцев (чаепития у М. Петрашевского, где сначала занимались самообразованием, а затем перешли к политике, обсуждая возможность революции и создания нелегальной типографии). Состоялся суд. Активисты, в том числе будущий литературный гигант Федор Достоевский, получили высшую меру – расстрел. Впрочем, царь в последний момент его отменил и отправил осужденных на каторгу…

В общем, к лету 1850 года основная крамола на Западе и в России была подавлена. Поворчав, Европа зализывала раны. Жизнь вернулась в прежнюю колею.

Николай I слово свое сдержал, и Арсений Андреевич Закревский получил ответственный пост – генерал-губернатора Москвы. Не случайно: императору нужен был верный человек во главе Первопрестольной, жесткий, консервативный. И отец Лидии отвечал этим требованиям: с ходу принялся наводить порядок, даже запретив позднее окончание балов. Москвичи прозвали его Арсеник I и Чурбан-паша. Он смеялся и говорил: «Я не обижаюсь. Дело прежде всего. Государь поставил меня вычистить Москву от всего дурного, я и вычищу».

Лидия приезжала рожать в родное Ивановское и довольно легко произвела на свет Толли – Анатолия Дмитриевича Нессельроде. Мальчик был здоровенький, крепенький, очень похожий на деда – генерала Закревского. Да и дед его просто обожал.

Он однажды спросил у дочери:

– Слышала новости о твоей подруге Надин Нарышкиной?

– Нет, а что?

– У нее роман с Сухово-Кобылиным.

– Это же с каким Сухово-Кобылиным?

– Есть такой помещик московский малопримечательный. Ты его не знаешь. Но пикантность истории состоит в другом. Он не так давно был в Париже и привез оттуда гризетку, с коей начал жить в открытую. То есть, жил. А потом отставил ради твоей Надин. И француженка в бешенстве. Обещает расправиться с ним и с Нарышкиной. А? Каков сюжет?

– Ужас просто! Бедный Алекс. Дочка-то в Москве или в Петербурге?

– Здесь, в Москве.

– Что же этот Сухово-Кобылин, хорош?

Генерал презрительно сморщил нос.

– Карбонарий, масон. Вроде лермонтовского Печорина. Не способен к созидательному труду.

– Вот Надин глупая. Променять достойного, хоть и пьющего, мужа, князя, на какого-то московского донжуана? Положительно, я ее не понимаю.

– Кто вас, женщин, вообще поймет? – рассмеялся родитель.

Вскоре они увиделись – в Малом театре, на комедии Ивана Тургенева «Холостяк», в главной роли Михаил Щепкин. На мадам Нарышкиной было элегантное темно-синее платье с кринолином и шлейфом, а на волосах и плечах мантилья. Рядом с ней стоял рослый, гренадерского вида 35-летний мужчина с пышными усами, лихо закрученными кверху.

– О, ма шер ами, – воскликнула та. – Вот не ожидала! Говорили, будто ты сидишь у себя в Подольске безвылазно.

И они поцеловались, впрочем, вполне формально.

– Так и есть: я сидела и пестовала дитя. Но теперь отдали его кормилице, и могу ненадолго наведываться к папá в Москву.

– Познакомься, душенька, это Александр, мой хороший, очень близкий друг, – и она кивнула в сторону кавалера.

Сухово-Кобылин, чинно поклонившись, поцеловал Нессельроде руку.

– Как ты превосходно устроилась, – едко пошутила подруга, – муж Александр, друг Александр… Чтоб не перепутать…

Вспыхнув, Надин ответила:

– Нешто ты верна своему обскуранту Дмитрию? Ни за что не поверю.

– Вот представь себе. Я его люблю. Даже обскуранта.

– Ох, какие мы правильные, непорочные, настоящие херувимчики! – но потом перевела разговор на другое: – Сухово-Кобылин тоже сочиняет и тоже комедийки.

– Вот как? Интересно. Где же побывать на их постановке?

Он потешно пошевелил тараканьими усами.

– О, пока нигде. Не могу протащить ни одну из пьесок через цензуру. Говорят, «безнравственно». Коли муж приходит домой внезапно, а любовник сидит в шкафу – это, видите ли, безнравственно. Я им говорю: это же комедия, господа. А комедия бичует пороки. Нет, не понимают. Видно, сами побывали в роли мужей-рогоносцев.

Расставаясь, обещали заезжать в гости, но Закревская-Нессельроде про себя решила не беспокоиться: Сухово-Кобылин ей не понравился, показался мужчиной с сомнительными взглядами, и общением с ним дочка генерал-губернатора опасалась навредить репутации своего родителя. Волей-неволей нужно было соблюдать осторожность.

И, как говорится, Бог миловал: вскоре по Москве разнеслось страшное известие – полицейские обнаружили труп женщины, горло перерезано. После опознания оказалось: это молодая француженка Луиза Симон-Деманш, бывшая содержанка Сухово-Кобылина. Все драгоценности на ней и шуба оказались не тронутыми – значит, злоумышленник грабить не собирался. Что тогда?

Александра арестовали. Он не отрицал, что буквально накануне убийства виделся с покойной. Будучи с Надин Нарышкиной на балу, выходя, столкнулся с француженкой у парадного. Та устроила грандиозный скандал, стала собираться толпа, и с трудом удалось затащить истеричку в карету. Никакие увещевания на нее не действовали. Дома, в особняке Сухово-Кобылина, вроде успокоилась, выпила вина, но потом начала по второму кругу. Александр вспылил и швырнул в нее канделябром. Тот поранил ей щеку, выступила кровь. Но Луиза была жива и ушла из особняка без сопровождения…

Лидия узнала эти подробности от отца, а потом неожиданно получила записку: «Дорогая, умоляю тебя о помощи. Соблаговоли встретиться со мною в два часа пополудни. Н. Н.» После некоторого раздумья, Нессельроде согласилась.

На приехавшую Надин было больно смотреть: бледная, осунувшаяся, с пересохшими потрескавшимися губами и остановившемся взглядом. Даже не раздевшись, повалилась Лидии в ноги и с надрывом начала умолять о милости.

– Что, что такое? Как тебе не стыдно, вставай. Объясни, в чем дело.

Дело было в паспорте: женщина просила, чтобы дочь Закревского упросила отца, и Арсений Андреевич разрешил Нарышкиной срочно получить паспорт для выезда за границу.

– Хочешь убежать?