– Жаль, что не свободна: я бы ею увлекся.

– Митенька, остынь.

Вскоре познакомился и с самим Нарышкиным – худощавым молодым человеком с маленькой бородкой и такими же маленькими усиками, а-ля Бальзак. Тот пылал любовью к невесте, говорил только о будущем венчании и о свадебном путешествии – собирались на южный берег Франции, в Ниццу.

Алекс неожиданно пригласил его однажды к себе и предстал взволнованный, весь какой-то взвинченный, глядя изучающее.

– Что-нибудь случилось? – с беспокойством осведомился Дмитрий.

– Уж случилось, да… Вы присядьте, граф. Кофе, чаю? Хорошо, потом. Я тут, знаете ли, приводил в порядок бумаги моего покойного папеньки… И наткнулся в ящике стола на такую скромную книжицу. Оказалось – дневник моего вельможного деда, Ивана Александровича. Полистал. Увлекся… И узнал одну пикантную вещь… Только не сердитесь… Эта тайна умрет со мной, обещаю верно. Но и скрыть от вас не имею права. Речь идет о событии пятнадцатого года, времени Венского конгресса – по итогам войны с Наполеоном…

В первый момент Дмитрий не поверил, попросил принести дневник. С замиранием сердца прочитал заветные строчки. Мелким, бисерным почерком с завитушками. Фиолетовыми чернилами… Вот почему Иван Александрович так смотрел на него когда-то на приеме в Зимнем дворце; и еще как-то виделись – у кого-то в гостях… Но не обменялись и несколькими словами…

Совладав с чувствами, все же улыбнулся:

– Что же получается, князь: я – ваш сводный дядя?

– Получается, так.

Оба поклялись никому не рассказывать об открывшейся тайне, чтобы не давать свету поводов для сплетен, а тем более, неизвестно, знал ли Карл Васильевич об измене Марии Дмитриевны; надо поберечь нервы старика.

Но с тех пор отношения Алекса и Дмитрия сделались теплее, часто навещали друг друга и нередко ездили вместе на пикники. Впрочем, на его свадьбе Нессельроде-младшему побывать не пришлось: ускакал в Константинополь к месту назначения.

Обменялись несколькими письмами. Алекс делился впечатлениями, говорил, что счастлив, что Надúн – удивительная женщина, редкого ума, редкой эрудиции и фантазии; правда, характер не подарок, слишком непредсказуема и категорична в суждениях, но считал, что это молодость в ней играет, с возрастом пройдет.

Возвратившись в Петербург, Дмитрий посетил Алекса и застал его жену в положении. Совершенно не походила на себя прежнюю: взгляд остановившийся, обращенный внутрь организма, слушала собеседника, продолжая думать о своем. Вроде пребывала в неземном измерении.

А зато будущий отец прямо-таки светился от счастья, говорил, что коль скоро появится мальчик, назовут Григорием – в честь его отца, ну а если девочка – Ольгой, в честь мадам Кнорринг.

Дмитрий рассказал о своем предстоящем в скором времени бракосочетании.

– Это же чудесно, – одобрительно покивал племянник, – я теперь убедился: без семьи мужчина не человек, а недоразумение; по-другому смотришь на мир, ценности меняются, начинаешь мыслить иначе.

– Неужели? Я бы не хотел менять ценностей.

– Ты и не заметишь, как выйдет. То, что раньше забавляло тебя – холостяцкие пирушки, балеринки, актриски, что желают пойти к тебе на содержание, скачки, охота – всё теряет свой прежний смысл. Дом, семья, милая жена, будущие дети – вот главное.

– Уж не стал ли ты подкаблучником, бедняга?

– Может быть, и так. Что же в том дурного? Для меня Надин – свет в окошке.

Вскоре из Москвы прикатили Закревские. Дмитрий снял для них неплохие апартаменты на Большой Морской, рядом со своим домом. Познакомил Лидию с матерью и отцом. Старики держались подчеркнуто вежливо, без намека на неприятие будущей невестки, но и без особой сердечности. В рамках этикета. А Закревские, напротив, относились к будущему зятю тепло, с поцелуями-объятиями при встрече и непринужденной, милой болтовней за чашечкой чая.

Вместе побывали на нескольких балах и светских раутах. На одном из них присутствовал император. Николай I, высоченный, фигуристый, с голубыми пронзительными глазами, как увидел Арсения Андреевича, так и протянул ему руку.

– Здравствуй, здравствуй, Закревский. Как ты поживаешь? Не соскучился у себя в имении без реальных дел?

– Да помилосердствуйте, ваше величество, нешто я сижу сложа руки? Дел в имении пруд пруди.

– Это всё пустое, управляющие без тебя справятся. Должен возвратиться ко мне на службу. У меня сторонников – преданных сторонников, на которых я могу положиться, – раз, два и обчелся.

Генерал залился румянцем:

– Да куда ж мне идти на службу-то, Николай Павлович? Годы уже не те.

– Полно скромничать, ты в прекрасной форме. Будь готов к назначению на ответственный пост, голубчик.

– По гражданской части или по военной?

– Я подумаю. Но, скорее всего, по гражданской.

Лидия порхала по Петербургу, навещая знакомых детства (ведь отец ушел в отставку и уехал в свое имение с 6-летней тогда дочерью); все теперь были взрослые, девочки давно замужем, с выводком детей, а она все еще одна и почти что старая дева по тогдашним понятиям. Разумеется, помешала та ее история с Рыбкиным – девушку с подмоченной репутацией, даже миллионершу, брать никто не спешил. Слава Богу, нашелся Нессельроде. Это был для нее последний шанс.

Дмитрий познакомил невесту с Надин Нарышкиной. Дамы понравились друг другу, вместе выезжали по магазинам, покупая рождественские подарки. Откровенно болтали. Как-то Надин сказала:

– Замуж, конечно, надо – это обретение статуса в обществе. Но семейная жизнь не должна поглощать людей целиком – от тоски повесишься. Есть другие интересы на свете.

– Например, какие?

– Например, путешествия. И желательно – без мужа. – Женщина рассмеялась.

– Ты серьезно? – удивилась Закревская.

– Не вполне. Это в идеале.

– Мне казалось, Алекс и ты, оба счастливы.

– Думаю, что счастливы. Если б он не пил много – было бы вообще превосходно. Но когда ты общаешься с человеком с утра до вечера, беспрерывно, это утомляет. Надо иногда отдыхать друг от друга.

– А по-моему, если любишь, то не хочешь расставаться ни на минуту.

Усмехнувшись, Нарышкина заключила:

– Поживешь с мужчиной с мое – поймешь.

Лидия задумалась. Вот и маменька не всегда бывала верна папеньке, дочка знала. Отчего же так? Неужели и ей как-нибудь захочется изменить Дмитрию? Накануне свадьбы даже вообразить подобное было невозможно.

2.

Свадьба состоялась 2 января 1847 года. На венчание в Казанский собор собралось немало гостей, в том числе император с императрицей и наследником Александром Николаевичем. В гулком помещении храма было сильно натоплено, зажжены тысячи свечей, и от ладана сладковато щипало в носоглотке. Певчие выводили псалмы слаженно и проникновенно. Протоиерей Тимофей Никольский, краснощекий мужчина с окладистой бородой, лет под 60, оттенял их тонкое звучание басовитыми нотами.

 – Венчается раб Божий Димитрий… Венчается раба Божья Лидия…

Карл Васильевич, глядя на происходящее через линзы очков, был сосредоточен и неулыбчив. Рядом с ним Мария Дмитриевна тихо плакала, утирая слезы кружевным платочком. Но зато Аграфена Федоровна источала неподдельное счастье: дочка замужем, и положен конец гадким разговорам о конфузе с Рыбкиным; кум ее теперь – сам влиятельный канцлер Нессельроде, и на рассотярнии вытянутой руки – августейшее семейство, от которого всё зависит в России, – это ли не счастье? И Арсений Андреевич радостно кивал подходившим друзьям: государь-император посулил высокое назначение; да, Закревский еще послужит Отечеству и проявит себя как ревностный патриот и слуга царя.

Лидия была хороша в плотном белом платье с горловиной под подбородок и великолепных шелковых перчатках до локтя. Под фатой горели ее синие глаза. Дмитрий явно гордился, что его жена самая красивая, лучше всех на свете. Он сжимал свечу носовым платком, чтобы воск не капал ему на пальцы.

Неожиданно по залу пронеслось дуновение – и откуда, казалось бы? – окна все закрыты, двери тоже… Пламя свечек затрепетало, а у Лидии и вовсе погасло.

Все собравшиеся замерли от ужаса: свечка, погасшая в руке у невесты в момент венчания, скверное предзнаменование. Молодая едва не лишилась чувств.

– Ничего, ничего, дочь моя, – успокоил ее протоиерей. – Бог даст, ничего. Можешь запалить от свечи жениха…

Церемония продолжилась своим чередом, новобрачные пошли вслед за Тимофеем вкруг алтаря.

И на этот раз свеча погасла в руке Дмитрия.

По рядам гостей пробежал новый шепоток. Люди расценили, что таких случайностей просто не бывает, и семейная жизнь Нессельроде-младшего не удастся, если Провидение против.

Но потом, в ходе поздравлений и за свадебным столом, загодя накрытым, с одобрения самодержца, в малом зале Зимнего дворца, эти мелочи вскоре перестали тревожить. Говорились здравицы, и под крики «Горько! Горько!» Лидия и Дмитрий с удовольствием целовались.

Лишь уединившись в опочивальне, младшая Закревская вспомнила и спросила:

– Как ты думаешь, Митя, то, что свечи у нас погасли, очень дурно?

Он, развязывая галстук, несколько по-клоунски высунул язык:

– Я не верю в мистику. Каждое явление можно объяснить физикой и логикой. Суеверие вообще – суть язычество.

– Точно ничего страшного?

– Уверяю тебя. Наш с тобой брак будет самым прочным из всех.

И они, обнявшись, в первый раз поцеловали друг друга по-настоящему, без свидетелей, жарко.

3.

До весны жили в Петербурге, в той же самой квартире на Большой Морской (Аграфена Федоровна и Арсений Андреевич возвратились в Москву вскоре после свадьбы), проводя дни и ночи в жарких любовных схватках, несмотря на трескучие морозы за окном. В феврале Надин родила девочку, крепкую, здоровую, и ее окрестили Ольгой (крестной матерью стала Лидия). А в конце апреля молодая чета Нессельроде наконец-то отправилась в свадебное путешествие.

Связанных железных дорог в Европе еще не было, линии только строились, и поэтому до немецкого Киля плыли из Петербурга на пароходе. Финский залив был еще полон льдин, и они то и дело стукались о железные борта судна, заставляя пассажиров трепетать всеми фибрами. А от Киля до бельгийского Льежа Дмитрий с супругой добирался на лошадях. Там, под Льежем, три недели наслаждались жизнью в Спа, знаменитом курорте, где еще Петр I пил лечебные Пуонские воды. В первых числах июня переехали в Баден-Баден, принимали ванны и играли в местном казино. В старом парке встретили поэта Жуковского – тот гулял со своими маленькими детьми, 5-летней Сашенькой и 3-летним Пашенькой, и казался им не отцом, а дедушкой: лысый и какой-то болезненный. Сообщил, что здесь, на курорте, лечится не он, а его молодая жена, у которой после вторых родов было расстройство слуха, зрения и координации походки.

Лидия хотела ехать дальше в Италию, искупаться в море, но Жуковский отговорил, утверждая, что теперь не время, там идет война, армия Гарибальди бьется против австрияков, и вообще неспокойно. «Скоро полыхнет по всей Европе, – утверждал литератор. – Слышали про «Союз справедливых»? Некто Маркс и компания мутят воду. Призывают свергать монархов по примеру французской революции». Он нагнал на молодоженов такого страху, что они, от греха подальше, поспешили в Париж.

О, Париж 1847 года! На престоле Луи Филипп Бурбон, добродушный толстяк, прозванный «Король Груша», так как его лицо, узкое сверху и с оплывшими дряблыми щеками, напоминало бере или дюшес. В Историческом театре – «Королева Марго» Дюма. В Пале-Рояль – водевили Лабиша… Роскошь, легкая музыка, брызги шампанского, куртуазные вечеринки, в ходе которых гасились свечи и любовные пары составлялись наобум, что называется «в темную», а потом, при свете, веселившиеся не знали, кто был с кем…

Но вначале чета Нессельроде ни о чем таком не подозревала и невинно развлекалась, посещая концерты, галереи и ресторанчики. Смуту в их души внесла встреча с Машей Нессельроде, а теперь уже не Нессельроде, а Калергис: та вернулась в Париж в середине лета, окончательно порвав со своим любовником, романистом Альфредом де Мюссе, автором знаменитой книги «Исповедь сына века».

Девять лет назад, на 17-м году жизни, вышла замуж за богатого грека, графа Яна Калергиса, родила ему дочь. Но совместная жизнь длилась у них недолго: домосед, сибарит, он терпеть не мог общество и светские посиделки, а она, напротив, только и мечтала о славе пианистки, о концертной деятельности в Европе и любила находиться в центре внимания. В общем, не сошлись характерами. И Мария, прихватив ребенка, убежала от мужа вначале в Варшаву, где брала уроки музыки у Шопена, а затем в Вену, где училась у Листа. Наконец, переехала в Париж и обосновалась в особняке на улице Анжу, 8. Дочка обременяла мамашу и была отдана ею в пансион для девочек при монастыре.

Улица Анжу находилась неподалеку от Оперá, Тюильри и Елисейских полей. Узкая, как и все старинные парижские улочки, дом, построенный еще век назад, трехэтажный, с окнами-балконами, вход из-под арки справа. Лестница с витыми перилами. Золоченый колокольчик у двери.

Дверь открыла горничная в белом переднике. «Сильвупле», – пригласила в гостиную. Там сидела возле рояля и наигрывала какую-то легкую пьеску невысокая темноволосая худощавая дама лет двадцати пяти. Общими чертами лица походила на Карла Васильевича (все-таки родная племянница) – крючковатый нос, тонкие недобрые губы; но глаза были выразительны – в них читались ум, воля и талант.

Вскрикнув, распахнула объятия:

– О, мон Дьё, Митя, как я рада тебя увидеть!

Пальцы у нее были тонкие, жилистые и без маникюра.

Поцелуи, возгласы длились бесконечно.

– Познакомься, Маша: это моя жена Лидия.

– О, ма шер кузин, вы великолепны. Настоящая русская Венера. Вы позволите вас обнять по-родственному?

От мадам Калергис пахло дорогим табаком.

– Да неужто курите?

Пианистка хмыкнула:

– Иногда, чуть-чуть. Эту моду у нас ввела Жорж Санд. Любит одеваться в мужское платье и смолить трубочку. Ну, и светские дамы – тут как тут, переняли привычку.

– Лучше бы тебе не курить, – озабоченно сказал Дмитрий. – У тебя же слабые легкие.

– Да я брошу, брошу.

Вместе пообедали, а потом дожидались суаре – у Марии был салон, где любила собираться местная богема. Первым пришел сухопарый еврей лет пятидесяти, совершенно седой, опиравшийся на палочку. Улыбался несколько натянуто.

– Познакомьтесь, господа: мой бесценный друг Анри. По-немецки – Генрих. Он поэт, вы, должно быть, слышали?

– Гейне, – представился мужчина.

– О, конечно, Генрих Гейне! – обрадовалась Лидия. – Я читала ваши стихи в «Книге песен».

– Филен данк, – поблагодарил посетитель сдержанно.

Вскоре подошли и другие гости, среди них выделялся шумный громкоголосый француз, тоже поэт, Теофиль Готье, прочитавший стихотворение, посвященное хозяйке салона – «Мажорно-белая симфония», встреченное бурной овацией. Лидия сжала Дмитрию руку, прошептала взволнованно:

– Господи Иисусе, мне сие не снится? Я в Европе, в Париже, и болтаю запросто с такими людьми!.. Всё благодаря тебе, дорогой. Я так счастлива!

– А я счастлив, что ты счастлива.

После медового месяца в Петербурге это были лучшие минуты в их жизни.

Под корец вечера, после игры Марии на фортепьяно, появился еще один гость – стройный высокий молодой человек с шапкой курчавых каштановых волос. Смугловатая кожа, карие глаза. Был одет изысканно, по последней парижской моде – фрак без фалд и с прямыми карманами по бокам, белый жилет, пестрый галстук, завязанный в форме бабочки. Вскоре Мария подвела его к чете Нессельроде:

– Я хочу вам представить еще одного моего хорошего друга. Это Александр Дюма.

– Как, тот самый Дюма?! – поразился Дмитрий.

Калергис рассмеялась:

– Тот, да не совсем: Александр Дюма-младший. Сын прославленного драматурга и романиста. Тоже, между прочим, поэт, а теперь задумал большой роман. Правда же, Сашá?

Александр с улыбкой помотал головой:

– Не люблю говорить о планах на будущее. Чтоб не сглазить.

– Суеверие – суть язычество, – неожиданно для себя самой высказалась Лидия.

Он взглянул на нее с любопытством. И спросил:

– Вы надолго в Париж, мадам?

– Я надеюсь, до конца лета.