|
ПРИКЛЮЧЕНИЯ МОЕГО ДЕДУШКИ, или КРАСНЫЕ НА АЛЯСКЕ Несерьезная повестьПредисловие автораМой любезный читатель! Вас, наверное, посещала мысль: жаль, что нынешняя Аляска нам не принадлежит? И не потому, что России не хватает пространства. И не потому, что обильные нефтяные скважины на Аляске – словно дырки в швейцарском сыре. А вот просто – неприятно и всё. Было, как говорится, да сплыло. Увели из-под носа, обманули дурака на четыре кулака. Вы, конечно же, обвиняли в содеянном Александра II, в 1867 году заключившего сделку с Соединенными Штатами и за смехотворному сумму уступившего им «Русскую Америку». Правда, на 99 лет. Но когда пришел 1966-й, Л.И. Брежневу было не до Аляски. Все права улетучились. Абгемахт. Но никто не подозревает, что Аляска могла бы возвратиться в Россию. И причем, очень даже просто. И цвела бы она тогда под Советским багряным флагом, если бы мой родной дедушка реализовал операцию "Беринг". Если бы не его пагубная страсть к молодой жене американского дипломата... Собственно, всё, что с ним случилось, вы и сможете прочитать в нижеприведенной истории. Но вначале я хочу рассказать, кто такой был мой дедушка и в каких обстоятельствах он поведал мне обо всех своих приключениях. Звали его Анемподист Александрович, или просто Аник. Был он строен, молодцеват, брил на голове последние свои волосы, но зато носил огромную белоснежную бороду, нечто среднее между Менделеевым и Львом Толстым. В грубых глазах у дедушки Аника вечный стоял вопрос: «Что это за бред меня окружает?» Он смотрел на мир с удивлением, словно не понимал, как его сюда занесло. Дедушка сидел 18 лет как троцкист и двурушник. Он вернулся в сентябре пятьдесят четвертого, позвонил в квартиру собственной сестры (и моей родной бабушки) Агнии Александровны и предстал пред ней – поседевший, замызганный, в грязном ватнике, с половиной наличного состава зубов, но такой же неунывающий и дурашливый. Он сказал: «Геся, извини. Я был должен тебе двенадцать рублей. Вот – возьми пятнадцать. Набежали проценты...» Аник поселился в квартире у бабушки. Агния Александровна, вдова академика, мягко говоря, не страдала от отсутствия площади. Я, бывало, на детском велосипедике разъезжал по ее обители, как микроавтобус по территории бывшего ВДНХ. Анику предоставили отдельную комнату. Бабушке помогала домработница. Толстая добродушная Фрося двадцать лет жила в семье академика, мыла, шила, стирала, покупала продукты и выгуливала собаку. С дедушкой Аником у нее был мимолетный роман на заре тридцатых годов, до его ареста. И теперь, двадцать лет спустя, это чувство вспыхнуло у них с новой силой. Дедушке исполнилось 54. Фросе – 38. Через год у них родился ребенок, девочка, по имени Рита. Я таким образом оказался на два года старше этой своей двоюродной тетки. Тетя Рита давно уже замужем и сама растит двух прелестных дочек. Мы в прекрасных отношениях... Впрочем, я отвлекся. Мама вышла замуж за папу против воли Агнии Александровны и уехала с ним по распределению в Вышний Волочок. Но потом, года через два, мама с бабушкой в целом помирились. Приезжали друг к другу в гости. И писали по праздникам поздравительные открытки. А когда я закончил школу, то приехал в Москву поступать на факультет журналистики. И остановился у бабушки на квартире. Агнии Александровне к тому времени было 74, но она еще бегала, помыкала Фросей и курила «Беломорканал» в криминальных количествах. Дедушке Анику исполнилось 70, он работал консьержкой в бабушкином академическом доме: сидючи в каморке внизу, изучал газеты, попивал втихомолку от Фроси и Агнии Александровны коньячок и часами резался в шахматы с дворником Гайнуллиным. Там-то, в каморке, дедушка и начал мне рассказывать эпопею свою с Аляской. Жаль, что не было у меня с собой диктофона, и теперь приходится восстанавливать всё по памяти... Врал ли дедушка? Может быть, и врал. Мне, во всяком случае, хочется в его рассказ верить. Впрочем, даже если Анемподист Александрович кое-что и нафантазировал, ценно главное: после его истории я впервые увидел Троцкого и Ленина, всю теорию революции в новом свете. Думаю, что и вам, любезный читатель, это будет небесполезно... ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ. Дедушка влюбился
Ну, садись, орел. Пообщайся с дедом. О, усы какие! Гренадер! Выпить хочешь? Правильно, не пей. Ты такой воспитанный, аккуратненький – комсомолец с плаката. И не пьешь, и не куришь. Девушек не пробовал? Значит, "сеньорита" еще. По-испански так называют целомудренных молодых людей. Вне зависимости от пола... Не тушуйся, не надо. Я в твои годы тоже был сеньоритой", Первый раз познал женщину в девятнадцать лет. Соответственно – в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году... в самый пик Гражданской войны... За твое здоровье. Эх, лимончика бы теперь... Ничего, хорошо прошла. Ну-с, о чем то-бишь я? М-да, о женщинах. Женщины, друг мой ситный, это такие штучки.! .. Вот возьмем Агнию Александровну. Знаешь, внук, что она сбежала из последнего класса гимназии с кларнетистом по фамилии Блюм? Прехорошенькая, надо тебе сказать, девочка была. Вот с такой вот косой. Глазки голубые, губки алые... Пела наподобие Вяльцевой: «Поговори хоть ты со мной, гитара семиструнная... Вся душа полна тобой, а ночь такая лунная...» И куда красота уходит? Старая теперь грымза. Швабра драная... Я, по ее словам, много пью. Ну, так что с того? Восемнадцать лет об атом мечтал – восемнадцать! – жить свободно и пить коньяк. Просто так: ничего не делать, развалиться и пить. Сколько мне еще? Год, другой остался? Напоследок потешу плоть. А потом — поминай, как звали!.. За твое здоровье. Ты мне нравишься, я тебе расскажу. Никому раньше не рассказывал, кроме следователя Копытова. По необходимости. Не захочешь – заговоришь. После трех ночей стояния перед ним. «Ноги шире! Шире, я сказал! Не смыкать, стоять!» – и носком сапога по лодыжкам – бац! бац! Боль свирепая. А в глазах круги – и от боли, и от бессонницы... Лишь бы отпустил – подпишу всё, что ни захочет... Да не тут-то было: раз – троцкист, два – вредитель, три – американский шпион... Эх, внучок. Ты-то думаешь, что Советская власть – самая гуманная? Красный террор лучше белого террора? Справедливее, так сказать? Для тебя такой вопрос – чисто философский. Для меня – практический, даже шкурный: я ответ узнал на собственной шкуре, да-с!.. Что, любовь? О-о, любовь! Выпьем за любовь. За тебя, май лав, Каролина Дэй!.. Ладно, расскажу. Коли обещал – обязательно расскажу. Каролина, значит... Нет, сначала про себя расскажу. Чтоб ты осознал. И про маму с папой. И про коммунизм, наступивший двадцать пятого октября... на нас... Предков надо знать. Мой отец, а твой прадед, был большим ученым. Не таким большим, разумеется, как языковед Иосиф Виссарионович, но зато настоящим. Крупным специалистом по английской литературе. Ты, конечно, сразу меряешь современными мерками. Нынче такие люди, как мой отец, – тьфу! – какая-то шелупонь, с точки зрения государства. Платят нынешним сто двадцать рублей. В лучшем случае – двести. Если там со званием, прочими заслугами – триста пятьдесят... А до революции – мать ее разтак! – он считался уважаемым человеком. В нашей квартире было девять комнат. Можешь себе представить? Мы, естественно, держали прислугу. Мама не работала... Ездили в Европу. Первый раз – плохо помню: мне, наверное, было года три. А второй раз и третий – в Баден-Баден, в Париж – помню хорошо. О-о, Париж! Выпьем за Париж. За парижский воздух. Нет на свете ничего грандиознее парижского воздуха. Это воздух раскрепощения. Счастья и любви. Просто так ходить по парижским улицам – и дышать этим воздухом... Да-с, не суждено!.. Ты еще, может быть, и вырвешься. Мне – увы!.. Хорошо пошла... Даже легче стало... Значит, наша жизнь... Нет, конечно, мы ругали царизм. Царь у нас был совсем бездарен. Прямо – анекдотичен. «Николя». И царица дура. Ненормальная абсолютно. Это идиотство с сумасшедшим Распутиным... Гиль и дичь!.. Но, скажу тебе, жизнь – была! В общем-то приличная жизнь. С недостатками, не без этого. Но – счастливая жизнь... Мама, папа, Геська и я были счастливы. Я ходил в гимназию, Геська тоже. Ну, сбежала, конечно, по собственной дурости. Что ты хочешь – в шестнадцать лет? Начитавшись декадентов? Но потом возвратилась – через месяц, наверное. Мама – в слезы, папа рычал и бился. Но потом успокоились. А куда деваться-то? Дело сделано: из «сеньоры» обратно не превращаются в «сеньориту»... Тут как раз война, черт ее дери, мировая бойня. Геська пошла в госпиталь работать. А потом замуж вышла. За сотрудника папиной кафедры... Извини, что растекся мыслью. Старый стал. А коньяк – расслабляет... Значит, наша жизнь... Всё текло своим чередом. Открывались новые и журналы, и театры. Можно было пойти купить – всё, что ни захочешь. Посидеть в ресторане... Подметались улицы... Скалывался лед... И работали церкви... Были жизненные. устои!.. Ну, сейчас говорится: «народ страдал»! Может, и страдал. Но не весь, конечно. Как в обычном обществе. Кто умел заработать и кому повезло – не страдал, а цвел. Неудачники – плакали... И потом: почему «народ» – это только бедные? Только лишь крестьяне с пролетарьятом? А богатые – не народ? Мы, интеллигенция, не народ? Офицеры, ремесленники, купцы – не народ? Я берусь утверждать: было много страждущих, но не меньше, а может, и больше было обеспеченных. Ну, во всяком случае, проживавших нормально, сносно, удовлетворительно... Люди выглядели добрее. Общество – гуманнее... Зверств – таких, как при Сталине, – уверяю: не было!.. Да, реформы – само собой. Все хотели реформ. Учредительного собрания... Но вводить коммунизм? Ты меня извини, но об этом никто серьезно не говорил. В нашей среде, по крайней мере. Ну, а нас посещали, как теперь говорят, не худшие представители русской передовой интеллигенции! Я же помню!.. Я окончил гимназию и в июле семнадцатого года поступил в университет. Да, на медицинский. Жили мы у Никитских ворот, рядом с церковью, где венчался Пушкин. По Большой Никитской – пять минут ходьбы... Сдал экзамены. Химию едва не засыпал. Что-то там насчет уксусной эссенции.. В производстве аспирина. Цэ-аш-три, цэ-о-о. Нет, не помню. Больше всего меня смущал анатомический театр. Представлялсебя на месте этих несчастных. Я еще не знал, что не им, а нам надо было сочувствовать... что не нам, а им надо было завидовать. Словом, был нормальный молодой человек. Из интеллигентнойсемьи. Склонный к сибаритству. Чуточку изнеженный... Вскормленный на Чехове, Достоевском, Леониде Андрееве... Обожавший "Сатирикон"... Сам писавший стишата... И мечтавший объехать мир... Никогда по-взрослому не любивший – «сеньорита» еще – и благоговевший при слове «женщина»... Ну-с, и вот: двадцать пятое октября семнадцатого года. «Временное правительство низложено»... Черт его поймет. Троцкий, Ленин? Большевики? Папа говорил: – Господа, это несерьезно. Коммунизм – утопия. В нынешних условиях? В полудикой России? При отсутствии хлеба? Только сумасшедшие могут прокламировать коммунизм!.. Только сумасшедшие! Это слова отца. Прадеда твоего... Да, вступление мое несколько растеклось... Извини, стал болтлив и сентиментален... Мой язык всегда меня подводил... Вот уже как раз подхожу к любви. Просто я хотел объяснить, как нормальные люди оказались вдруг в сумасшедшем доме. В обществе безумцев... Нет, сначала думали, что большевики не удержатся. Месяц, два. А потом надеялись, что безумие прекратится с вводом Учредительного собрания. Но его разогнали... Наконец, все решили, что не выдержит фронт. Но большевикам удалось подписать Брестский мир... Немцы не зря платили Ленину... Сумасшествие продолжалось. И тогда нормальные люди стали уезжать. Для начала – на юг. А оттуда – в Стамбул и Европу. Мы решили уехать тоже. Складывали вещи. Геська заколебалась: ведь ее жених ехать не хотел. И они жутко перессорились. Мой отец сказал: «Я его проклинаю. Здравый человек не может проявлять сочувствия к уголовникам». Но потом Геська заявила: я останусь с ним. Мама снова в слезы. Я кричал сестре: «Ты с ума сошла! Ты умрешь здесь от голода, тифа, язвы, вас перестреляют в ЧК! Тут нельзя больше находиться!» Папа ей сказал: «Если ты уйдешь, я тебя прокляну». И она сказала: «Как хочешь». Папа покраснел, рухнул на ковер и скончался. Я как будущий врач констатировал его смерть. Так мы никуда не уехали... Выпьем, внук, за спокойствие души Божьего раба Александра Кузина. Пусть ему земля будет пухом!..Ну-с, Гражданская война, интервенция – ты историю знаешь. Нас, конечно же, уплотнили. С мамой запихнули в одну комнатёнку. Вместо девяти – как ты думаешь?.. Мама стала работать: в школе преподавала английский. Я, помимо учебы, тоже подрабатывал: санитаром в больнице. Геська с мужем жила. Со своим иудушкой... Он специалистом был по литературе Северной Америки. Странный тип. И слегка помешанный – на своей науке и на большевизме. Как, теперь говорят, «революцию принял безоговорочно». Идиот. Впрочем, революция его отблагодарила: сделала потом академиком. Членом Вэ-Ка-Пэ-Бэ... Скольких он друзей заложил – именем своей революции? Фактов нет... Но я спрашиваю себя: можно было стать академиком, не закладывая друзей? Нет ответа... Ты Агнессе Александровне только не проболтайся. Не хватает нам на старости лет из-за этого еще раз ругаться... Ну, пора про любовь. Значит, я влюбился. («Пришла пора, она влюбилась», да?). Это было весной девятнадцатого года. Я увиделся тогда с Каролиной Дэй на квартире у Геськи. Черт меня понес... Прихожу к сестре, а у них народ. Агния Александровна меня представляет: «Познакомьтесь, товарищи. Брат мой Алик. Он студент университета, будущий Филатов». Этот идиот, муж ее, тоже вякает: «Да, Советской России просто необходимы детские врачи...» У-у, бандитская морда!.. Но не будем о грустном.Я смотрю и себе не верю: негр сидит огромный, вот с такими ручищами, черный-черный, словно углекоп, улыбается от уха до уха. Рядом с ним – маленькая дамочка. От стола – два вершка. Рыжая лиса – и глаза зеленые. Геська поясняет: «Эти господа... то есть, извините, товарищи – из американской секции Третьего Интернационала: Каролина Дэй... Роберт Уорд...» Ну, поручковались, чаю выпили... Значит, она приехала к нам в Россию два с половиной года назад с мужем-дипломатом. И свихнулась на революции. Мужа бросила, отказалась возвращаться домой. Луначарскому помогала в Наркомпросе. Ездила с агитпоездом... Но красива – как сто чертей. Нет, нельзя сказать, что была красива: гипнотически обаятельна. Пальчики точеные, шейка, носик. И при этом – море рыжих кудрей... А улыбка! А глазки!.. И когда тебе девятнадцать лет – невозможно не влюбиться в такое сокровище. Но на том чаепитии я сидел, как немой араб. Если говорил, то некстати... В общем, вел себя отвратительно. Коли хочешь завоевать сердце женщины, надо говорить, говорить... Чем изящнее – тем победоноснее! Помни, внучек... А ее дружок, этот негр, Роберт Уорд, вовсе никогда в Америке не был. Он из «русских негров», так сказать. Мама с папой у него работали по контракту в русских провинциальных цирках. Папа был силач, мама – эквилибристка... Что-то вроде этого. Роберт же родился в Саратове. Или в Оренбурге – я уже не помню. И по-русски говорил – лучше нас с тобой. Тоже выступал с детства в цирке, ну а после, что характерно, он «ушел в революцию». Вероятно, подумал, что Земля – это тоже цирк. И решил цепи рвать не на арене, а в жизни... Негр – что с него возьмешь? Точно малый ребенок. На него, как и на убогого, совестно сердиться... В общем, так: завалились они к геськиному мужу агитировать его ехать с ними в Америку (он специалист по Америке – я тебе сказал). Лекции читать. О Советской власти. Пробуждать солидарность в душах американцев. И готовить революцию в мировом масштабе. (Деньги, кстати, Интернационал уже выделил...) Забегая вперед, скажу, что профессор геськин никуда не поехал. Почему? Потому что я со своей любовью влез. Погоди, не перебивай, расскажу по порядку. Выпьем за американских рабочих! У которых ума хватило не развязывать социалистической революции! Ленина на них не было. Повезло!.. В общем, я влюбился. Да в нее многие влюблялись. Есть у каждой женщины пик очарования. Тот момент, когда ни в лице, ни в фигуре – не прибавить и не убавить. У одних – это много лет, у других – только день и час... Но у каждой – случается!.. Так, опять потерял нить рассказа. Ах, ну да, ну да. Я влюбился. Начал думать, как ее быстрей покорить. Я лежал у себя на койке, ноги задрав на стенку буфета, и курил, так как мамы не было дома. И старался мыслить логически. Разрешить уравнение с одним неизвестным… Что «дано»? «А» – безумный мир, «Б» – безумная страна, «В» – безумная Каролина. Вся она в революционной борьбе. Сыплет без конца: Энгельс, Маркс, Каутский, Бернштейн, Ленин, Троцкий... На две ре у нас – мрак, разруха, очереди за хлебом, отопление не работает и трамваи почти не ходят, а она говорит: временные трудности, ломка старого мира... А на кой ломать – этот старый мир? Если там и топили, и трамваи ездили, и пекли достаточно хлеба? Улучшать – естественно. Но ломать зачем? В общем, я подумал: раз она вообще сумасшедшая, надо ее привлечь сумасшедшей же идеей. Более сумасшедшей, чем ее коммунизм. Или хотя бы такого же уровня... Я узнал через мужа Агнии телефон этой ненормальной, позвонил и сказал: – Нам необходимо увидеться. У меня есть идея поэтапного введения коммунизма в Америке. Что ты думаешь? Да, она согласилась. Я в безумном мире разыграл сумасшедшего. И пришелся кстати. Я считал, что сыграю быстро – а потом выскочу из образа. Но не тут-то было. Коготок увяз – всей, как говорится, птичке пропасть. Жить в безумном мире и играть по собственным правилам нельзя!.. Мой расчет был таков: завоюю Дэй, мы поженимся и уедем потом в Америку. Главное – уехать. А в Америке разберемся... Маму, думал я, жалко оставлять. Но она останется не одна, а с Геськой. И потом – ну, что ж? – или большевики обанкротятся, или я ее вывезу в Соединенные Штаты. Надо ли загадывать? Мама, мама! Извини меня за все неприятности... Выпьем за нее... Царство, мама, тебе небесное!.. Что-то я действительно много пью. Развезет, не дай Бог! Годы уже не те. Не заснуть бы тут. Фроська еще унюхает. У нее на коньяк – нюх, как у ищейки... Мой тебе совет: не женись, гренадер. Бабы – они такие... ух!..М-да, любовь... Я приехал к ней: Чистые пруды, в двух шагах от Мясницкой улицы. По широкой лестнице влез на третий этаж. Ну, типичное соц. учреждение: люди с чайниками и папками, барабанят пишущие машинки. Не политые пыльные фикусы в горшках... Наркомпрос тогдашний. Слово «наркомпрос» у меня в сознании совпадает со словом «купорос». Комиссариат, в котором купоросят мозги молодому поколению... И культура тоже ему тогда подчинялась. Что логично и смысле купороса... Ладно, я зашел. Каролина Дэй встала из-за стола, протянула руку, сказала: – Добрый день, очень рада, товарищ Кузин. Я, конечно же, пошутил на это: |