БУКОВАЯ РОЩАПо мотивам древних сказаний
«…И вот готские красные девы запели на берегу синего моря: звеня русским золотом, воспевают время Бусово…» «Слово о полку Игореве»
ЗачинВо времена Дажьбога и Сварога, когда волхвы предсказывали путь, когда сияла наравне с Ярилом посланница богов – звезда Чегирь, когда дубам Перуна поклонялись и называли Днепр Непрой-рекой, когда слова писали на дощечках при помощи священных древних рун, а по усопшим праздновали тризну, предав тела могильному костру, – тогда в верховьях Дона-Танаиса и вплоть до белой Алатырь-горы, которую теперь зовут Эльбрусом, обосновалось несколько племен, носивших имя звучное – русланы. И царь у них единый был, Дажин – земное воплощение Дажьбога. Он правил справедливо и сумел отбить врагов бесчисленных набеги – сарматов, скифов, готов и других. В его столице – городе Кияре, на берегах студеной Этоко, дворцы сияли золотом червонным, и в храмах никогда не гас огонь на алтаре, средь грозных изваяний. Имел Дажин одиннадцать детей. Из них в живых остались только трое. И старшим сыном был царевич Буг – могучий, словно ураган Стрибога, искусный воин, будто бы Перун, и добрый, как Праматерь Берегиня. Вторым по старшинству был Златогор – не столь блестящий ратник, но в науках он преуспел – и быстро, и легко, с волхвами говоря почти на равных; постиг премудрость деревянных книг и тайны нитяных хитросплетений, где каждый узелок – особый знак, а весь клубок заменит фолианты; умел камлать, впадая в полусон, и мог судьбу предсказывать по звездам. А младшей у Дажина родилась любимица семьи – царевна Лебедь. Ей дали имя в честь богини Сва, Праматери, Защитницы, Оранты, которая божественным крылом русланов от напастей укрывала. Царевна ж Лебедь с самых юных дней родителей и братьев восхищала не только красотою и умом, но и простым, сердечным, добрым нравом, веселостью, душевной чистотой и скромностью, как подобает деве. Она любила петь и танцевать, с подружками водила хороводы, и как-то раз, в свои пятнадцать лет, была волхвами избрана Купалой, богиней омовения в реке, и все ей поклонялись в эту полночь… Вот так и жил Дажина славный род. Рождались дети, люди богатели, и не было причины для тревог. Но грянул час, и небо раскололось, пропел беду магический петух, разверзлись хляби, зашатались горы, раскаты грома сотрясали твердь, и молнии сверкали непрестанно. Из храма вышел бледный Златогор, и по щекам его стекали слезы. – Что скажешь, брат? – спросил царевич Буг, к нему шагнув, не замечая ливня. Но Златогор понурившись стоял, и капли слез с дождинками сливались, и кудри потемнели от воды, и мокрая одежда липла к телу. Воскликнул Буг: – Царевич, не молчи! Ответь, как на духу, что ты проведал? Я должен знать доподлинно судьбу, какой бы ни была она ужасной! Тот губы разлепил и произнес, мешая речь со вздохами и стоном: – Я в бездну заглянул. И видел свет, который скоро вынужден погаснуть. Наступит ночь Сварога. И во мрак Руслания надолго погрузится. Погибнет наш такой прекрасный мир!.. И всеми овладеют ложь и злоба… И мы с тобой падем от рук убийц… И не спастись от этой тяжкой доли… И нет надежд на сотни лет вперед! Но старший брат поверить отказался. Он сдвинул брови, стиснул кулаки и возразил оракулу с презреньем: – Неправда! Бредни! Ты плохой пророк. Тебя волхвы неправильно учили. И этот дождь – обычная гроза, а не знаменье вечера Сварога. Наш мир и род не могу умереть, поскольку мы – из рода Белояра, наш прородитель – Ясень Белогор, а он ведь брат великому Трояну! Мы вечны, ибо родственны богам! Волхвы из меда нам готовят сурью, которая умножит наши дни! И нет людей сильнее нас на свете! Но Златогор молчание хранил, поскольку знал, что спорить бесполезно, и только, очи долу опустив, невесело вздыхал, сутуля плечи. Он понимал, что Буг, увы, не прав. А правда в том, что ночь Сварога – близко…
Часть первая. ЛЕБЕДЬ1. Прекрасна осень ранняя в Крыму! Уже не жарко, но листва деревьев еще, как летом, дивно зелена, и теплый ветер волнами играет, вода свежа, а синий виноград, впитавший солнце праздничного юга, готов дурманным соком опоить. Вино искрится в кубке серебристом, медвяным вкусом радует язык и заставляет кровь бежать быстрее, и забывать, что осень у дверей, и создавать иллюзию, что молод… Об этом думал старый готский царь, который звался гордо – Эрманарик, что значит «всем германцам господин». Седой, как лунь, он говорил негромко, давно уже не мог сидеть в седле и засыпал под шорох опахала. Но сохранял такой же ясный ум, как в юные безоблачные годы, и помнил всё, что было раньше с ним. А раньше были: славные походы, завоеванья вражеских земель, пиры, потехи, множество наложниц и дети от шести законных жен… Но это в прошлом. А теперь он старец и более того – давно вдовец, страдающий от немочи и мыслей, что впереди одно маячит – смерть. И сидя на открытой галерее Таврического (Крымского) дворца, где он любил зимою находиться, от вьюг спасаясь и от холодов, глядел на море, на листву магнолий, на теплый фиолетовый закат и наслаждался тишиной, покоем, пригубливая терпкое вино. Глаза царя блаженно закрывались, он улыбался и клонился в сон… Но вдруг шаги услышал за спиною. Кто это? Посмотрел и увидал: в дверях стоит и кланяется Бикки – его советник, правая рука. – Входи, входи, – позволил Эрманарик. – Садись. Вина отведай. Я дремал, но рад, что ты зашел меня проведать. Надеюсь, никаких дурных вестей? – О, нет! – ответил Бикки. – Всё спокойно. Русланы не готовятся к войне и отобрать Тавриду не желают у Вашего Величества назад. И вот что я подумал: не пора ли нам заключить с Дажином прочный мир, с его семьей навеки породнившись? Царь весело расплылся: – Молодец! Ты подсказал прекрасное решенье, которое поможет навсегда с русланами покончить наши распри. Я тоже не хочу вести войну и царство расширять не собираюсь. Я слишком стар для новых ратных дел… А что, у них на выданье невеста? – О, да! Семнадцать лет царевне Сва: по-готски, стало быть, она – Сванхильда, и Лебедь по-руслански, стало быть… – А хороша ль собою? – Ходят слухи, что нет ее прелестней на земле. Стройна, изящна, очень грациозна, улыбчива, покладиста, добра, умна не по годам, но простодушна… Короче, будет преданной женой, я думаю, царевичу Рандверу! Царь удивился: – Значит, за него ты прочишь именитую русланку? Ответил Бикки: – Да. А кто ж еще достойней, чем Рандвер, в мужья Сванхильде? Монарх сказал, слегка помедлив: – Я. Теперь опешил Бикки. Засмущавшись, глаза потупил и пробормотал: – Помилуйте, владыка, в ваши годы… Жениться?.. Не уверен… Только что вы говорили, что стары для рати… Но ведь женитьба – это тоже рать… любовная… в которой поле брани – супружеская брачная постель… И требует она таких усилий, которых нет, увы, у пожилых… Внезапно рассердился Эрманарик, набычился, зафыркал, покраснел, оскалился, как хищник, и вельможу очами, словно молнией, пронзил. Ударил по столу сухой ладонью и произнес, чеканя каждый слог: – Заткнись, несчастный. Слушать не желаю твоих дурацких, пакостных речей. Сравнил женитьбу с бранью! Это ж надо! Какая связь? В своем ли ты уме? Война трудна, жестока и опасна и смерть приносит тысячам людей. А брак приятен, весел и забавен, поскольку детям он дарует жизнь! И мне подарит новый стимул к жизни! Разгонит застоявшуюся кровь, омолодит и возвратит здоровье!.. Ну, словом, Бикки, решено: женюсь! Ступай, скажи царевичу Рандверу, что должен, по велению отца, в Русланию отправиться немедля, прибыть скорее в город их Кияр, и сватом выступить перед царем Дажином, и сговорить Сванхильду за меня! Пусть до зимы в Тавриду возвратится – с невестою любезною моей! Ты понял, нет? На что ответил Бикки: – Смиренно повинуюсь, государь. Желанье ваше для меня священно. Я сей же час Рандвера снаряжу… – И, удаляясь, рассыпал поклоны с умильною улыбкой на устах. Но, выйдя вон, проговорил сквозь зубы: – Дурак безмозглый! Старый губошлеп! Жениться вздумал на краю могилы! Рассудок изменил ему совсем! Как видно, хочет помереть рогатым? Ну, что ж! Пожалуй. Так сему и быть!.. 2. Спустя неделю готские послы уже стояли у ворот Кияра. Сидел Рандвер на вороном коне и был в пурпурном царском одеянье; на шапочке фазаний был плюмаж, а на груди, на золотой цепочке, висел пятиконечный медальон с гербом родоначальника – Амала. Рандверу миновало двадцать семь. Его жена, царевна Хильдегунда, при родах неудачных умерла. Он тосковал и долго убивался и дал зарок остаться холостым. И радовался втайне, что Сванхильду отец не хочет отдавать ему. Рандвер считал, что ни одну из женщин он больше не сумеет полюбить. А путь к Дажину, во главе посольства, царевича развеял и помог освободиться от сердечной боли. Он снова был уверенным в себе и голову держал, как победитель. Красивый, стройный, волосы до плеч, с горбинкой нос, гагатовые очи – смотрелся убедительно Рандвер! Он проскакал в раскрытые ворота, в сопровожденье приближенных лиц, с достоинством, степенно, величаво, как подобает важному послу. А во дворце он встретился с Дажином и принят был учтиво и тепло, и разговор о свадьбе вероятной у них двоих непринужденно тек. Сказал руслан: – О вашем предложенье мне надобно подумать хорошо. Нет, в целом я не против, но, признаюсь, меня, Рандвер, увы, смущает то, что ваш отец в годах весьма преклонных, а Лебеди всего семнадцать лет… Вот вы бы подошли ей много больше… А Эрманарик – вряд ли, я боюсь… Уж не сердитесь на слова прямые, обидеть не хочу моих гостей, но поступить я должен хладнокровно. Пока что отдыхайте, добрый друг, гуляйте, пейте, ешьте, веселитесь, а завтра вы получите ответ. Рандвер кивнул, сказав, что он согласен, и, поклонившись, вышел от царя. А царь велел бежать за Златогором, чтоб сын как прорицатель дал совет. И сын камлал на капище у Лады, среди фигурок вил и рожаниц, и так сказал родителю в итоге: – Не соглашайся! Вижу много бед, которые придут за этой свадьбой. Сестре у готов будет нелегко. Дажин ответил: – Но такую цену не жалко заплатить за прочный мир. Подумай сам: уж если породнимся, никто не посягнет на наш союз. Ведь готы и русланы – это сила, и вместе нас врагам не одолеть! Но Златогор с отцом не согласился: – Союз непрочен будет, и война последует за гибелью союза. – Так что же делать? Коли откажу, война случится, вероятно, завтра. – Спроси у Буга. Как рассудит он? – Я с Бугом в ссоре. На него в обиде. – Но ведь сражаться выпадет ему! – Не надо, Златогор, не затевайся. Твой брат – предатель. Веру изменив, он изменил русланскому народу и памяти великих праотцев. В своем уделе пусть живет, как может, а я с ним знаться больше не хочу. – Тогда спроси хотя бы у сестрицы – согласна ли пойти за старика? – Ну, вот еще придумал! Если станем советоваться с женщинами, то мы сами превратимся в слабых женщин. – Но ты ведь любишь Лебедь всех сильней! – Люблю ли? Нет. Я дочку обожаю, души не чаю в ней, боготворю и за нее готов расстаться с жизнью. Но существует, мой сыночек, долг. Я царь. И должен думать о народе. И за покой Руслании моей пожертвую возлюбленной царевной, которая мне очень дорога, поскольку мир моей страны – дороже! – Ты делаешь ошибку, государь. – Я поступаю, как диктует совесть. И, встретившись с Рандвером, объявил, что принимает предложенье готов. Рандвер, довольный, попросил его: – А не могу ли я увидеть Лебедь? Коль я «купец», то мне теперь «товар» лицом, как говорится, предъявите! – Ну, что ж, пожалуй… – и Дажин слуге велел царевну кликнуть в одночасье. Она вошла и встала у дверей, отцу и гостю в пояс поклонившись. А гость, оцепенев, смотрел на Сва и чувствовал, что сердце бьется в горле. О, как была русланка хороша! Глаза блистали, словно два светила, румянец нежный на щеках горел, и губы ярче вишенок алели. А хрупкий стан! А нежность тонких рук! Рисунок шеи – точно лебединый! И женственность во всех ее чертах… Нет, описать словами невозможно Сванхильды неземную красоту! Но надобно отметить, что Сванхилье Рандвер внушил не меньше теплых чувств. Она в одно мгновенье оценила и мужественность дерзкого лица, и стать фигуры, и огонь во взгляде, сказав себе: «Вот за кого бы я пошла бы замуж прямо без оглядки!» – и опустила очи, покраснев. Дажин промолвил: – Познакомься, дочка. Его Высочество – Амал Рандвер, сын готского царя, а это значит, что скоро станет пасынком тебе. Царевна пуще прежнего зарделась и, голову склонив, произнесла: – Я рада… И надеюсь, мы поладим… А тот ответил: – Несомненно, так… И оба засмущались, понимая, что друг без друга им теперь не жить!
3. В дорогу собирались две недели. Ведь царь Дажин невесте отдавал в приданое несметные богатства: дубовые в железе сундуки с мехами, драгоценностями, кожей; рабов и слуг не меньше пятисот; коней, коров, баранов и верблюдов без малого три тысячи голов! И это всё добро сопровождалось конвоем из дружинников царя. Царевне Лебедь подали повозку, отделанную кожей и парчой, и лентами из шелка, и цветами. Дажин благословил невесту в путь, и поезд покатился из Кияра… За всю дорогу Лебедь и Рандвер друг с другом говорили очень сухо. Он спрашивал порою: как спала? как настроенье? нет ли просьб и жалоб? Она благодарила в двух словах и ни на что обычно не пеняла. Боялись оба сердцу потакать – ведь добрый разговор всегда сближает, а эта близость им была страшна. Рандвер твердил, что он, как прежде, предан покойной Хильдегунде, а на Сва взирает с уважением – и только. И Лебедь отгоняла мысли прочь о том, что ей царевич интересен, стараясь думать о его отце, которому женой должна быть верной. Однажды лишь спросила невзначай: – А Эрманарик – он не слишком желчный? На что Рандвер ответил без прикрас: – С друзьями добрый, а врагов не терпит. Жесток бывает, как любой монарх. И держит нас в ежовых рукавицах. – А он меня способен полюбить? Тут у Рандвера вырвалось невольно: – Да вас, царевна, не любить нельзя! – и, сдержанно кивнув, коня пришпорил. А Сва пробормотала, чуть дыша: – О, боги, что мне делать? Я пропала… Меж тем, в Тавриде, во дворце царя шла подготовка к свадьбе полным ходом. И Эрманарик, вмиг помолодев, ждал появленья молодой невесты. Велел покрасить волосы себе, подстриг усы и бороду короче, прогулки на коне возобновил и даже начал чаще улыбаться. Когда же он русланку увидал, сошедшую с повозки по прибытье, воскликнул пораженно: «О, майн готт, да это же не женщина земная, а лучик солнца с неба прилетел!» И свадьба веселилась всю неделю, Сванхильна стала мужнею женой, могущественной готскою царицей, а Эрманарик был безмерно горд. И лишь Рандвер порой вздыхал печально, на «молодых» стараясь не смотреть, да Бикки говорил ему украдкой: – С огнем играет наш великий царь. И в пламени своей последней страсти он всех погубит и себя спалит!
4. Прошло два года. Царская чета жила неплохо, в целом благолепно, весной перебираясь на Дунай, а зиму проводя опять в Тавриде. Сванхильда, успокоившись вполне, супруга почитала, уважала и на второе лето родила наследника – царевича-малютку, прелестное румяное дитя, которого по-готски звали Хлодвиг, а по-руслански дали имя Лад. С Рандвером Лебедь виделась нечасто: царевич время проводил в войсках, границы царства зорко охраняя – на севере от финнов и
словен, на западе от греков и дулебов, а на востоке от заволжских орд. И жизнь у них текла довольно гладко, без потрясений и серьезных войн, пока однажды старый Эрманарик, упав с коня, не повредил бедро. Он мучался от боли очень сильно, впадая временами в забытье, и Бикки снарядил гонца к Рандверу, чтоб пригласить царевича к отцу. Царевич прибыл, проскакав три ночи, взволнованный, расстроенный, в пыли, и, устремившись в царские покои, пал на колени сбоку от одра. Его заметив, молвил Эрманарик: – Я рад, что мы увиделись, сынок. Мне тяжело. Я безнадежно болен и, вероятно, вскорости умру. Поэтому послушай и запомни. Тревожно мне отнюдь не за страну – я знаю, что царем ты будешь славным и наш народ сумеешь защитить; тревожно мне за добрую Сванхильду и Хлодвига – за брата твоего. Женись на ней. И объяви, что Хлодвиг является наследником царя. Рандвер, молю, пообещай мне это. Утешь перед кончиной старика. |