|
Михаил Казовский
БАБА НАДЯ
Лето. Киев. Жилянская улица. Двор, шуршащий листьями и цветами. У кого-то на примусе варится курица. Пахнет малосольными огурцами.
Дети бегают – коленки в зеленке. Под каштаном на лавочке сидят старики. Разговор их медленный и негромкий, Речь похожа на плеск воды у реки.
– Жалко Надю: такая умница, Тридцать п’ять – а уже вдова. – Трое деток – она и крутится. – Шо ж ви хотите? Светлая голова!
Надя вешает белье на веревке: Крутобокая, сдобная, озорная. Пальцы шпилят прищепки ловко. Прищепки вспархивают, как синичек стая.
– Надя, шо у теб’я сегодня на ужин? – Риба-фиш, пробовать приходите. – Как справляешься ты одна, без мужа? – Так и справляюсь, ви же сами видите.
Брови черные, как ласточкины крылья. Карие глаза фиолетового оттенка. Ей пошли бы кастаньеты, мантилья И дробушки задорные какого-нибудь фламенко.
А она простая еврейская мама И живет она просто, не рыдая и не фасоня. У нее их трое, как три карты у пиковой дамы: Дадус, Гришка и маленькая Броня.
Дадус умный, ему уже восемнадцать. Он работает, помогая матери и семье. Любит над младшими снисходительно насмехаться, Но смеяться над ними никогда не позволяет себе.
Близорукий – очки с толстенными стеклами, А за ними – как некрологи, трагические глаза. Он – как дом с захлопнутыми перед бурей окнами, Как скользящая по щеке нечаянная слеза.
Гришка – тот другой, весельчак и клоун, Нервный, темпераментный, резкий, быстрый, В синагогу не ходит, никогда не читает Тору, А зато комсомолец и учится на артиста.
Весь такой чернявый, больше похож на цыгана, Любит танцевать и уже как будто бы курит. С девочками гуляет – для семнадцати, может, рано? Умный тоже, но хватает заносчивости и дури.
Броня – еще подросток, учится в шестом классе. Любит готовить, а потом с удовольствием кушать. У нее заморочек разных и страхов масса, Например, ненавидит свои оттопыренные уши.
Грудь уже большая и уже приличная попа, Карие глаза с поволокой, как у мамы Нади… Иногда грубит, и надо бы за это отшлепать, Но рука не поднимается, и сердце велит: «Не надо».
Вот они возвращаются – кто с учебы, а кто с работы. Кушают рыбу-фиш и борщ, хрустя огурцами. Дадус – молча, Гришка – травя анекдоты, Броня – причмокивая малиновыми губами.
Лето. Киев. Жилянская улица. Вечер. Ужин. Красивые, повзрослевшие дети. Мама Надя сидит и ими любуется, Самыми дорогими своими существами на свете.
Лето. Киев. Июнь сорок первого года. Всё катастрофически закончится поутру. С запада хлынут полчища просвещенных уродов, И Жилянская улица сгинет в Бабьем Яру.
Надя успеет вывезти Броню из города, Дадус и Гришка успеют на фронт уйти… Дадус погибнет. Гришка, раненый в руку и голову, Выживет и сумеет маму и Броню потом найти.
Женится на русской и подарит Надежде Осиповне внука. Жизнь продолжится, и продолжится их семья. Всё пойдет по спирали, по новому кругу… Сын у Гришки, вы поняли, это я. |